Бухаркин о бедной лизе карамзина. Роман б.акунина «весь мир театр» в контексте литературного проекта «приключения эраста фандорина. Путешествие как художественное выражение идеальной формы человеческой активности и как эстетически универсальный феномен в

480 руб. | 150 грн. | 7,5 долл. ", MOUSEOFF, FGCOLOR, "#FFFFCC",BGCOLOR, "#393939");" onMouseOut="return nd();"> Диссертация - 480 руб., доставка 10 минут , круглосуточно, без выходных и праздников

240 руб. | 75 грн. | 3,75 долл. ", MOUSEOFF, FGCOLOR, "#FFFFCC",BGCOLOR, "#393939");" onMouseOut="return nd();"> Автореферат - 240 руб., доставка 1-3 часа, с 10-19 (Московское время), кроме воскресенья

Сапченко Любовь Александровна. Творческое наследие Н. М. Карамзина: проблемы преемственности: Дис. ... д-ра филол. наук: 10.01.01: Москва, 2003 463 c. РГБ ОД, 71:05-10/55

Введение

Глава 1. Парадоксы восприятия карамзинского наследия

1. Противоречивость восприятия карамзинского творчества литературно-критической мыслью 24

2. Творческая личность Карамзина в оценке русских писателей 44

3. Столетний юбилей Карамзина и русское общество 68

4. Динамика отношения к карамзинскому наследию в конце XIX - начале XX веков 104

Глава 2. Универсальность и перспективность формы и содержания «Писем русского путешественника»

1. Путешествие как художественное выражение идеальной формы человеческой активности и как эстетически универсальный феномен в русской литературе 116

2. Движение героя в культурном универсуме как источник тем, сюжетов и образов для последующих поколений русских писателей 126

3. Образ героя своего времени в «Письмах...». «Русский путешественник» в генеалогическом и типологическом аспектах 149

4. Новое видение мира как продуктивная художественная модель 162

5. Изменение внутренней структуры образа в «Письмах...»

и ее развитие в дальнейшем литературном процессе 182

6. Продолжение и переосмысление проблематики «Писем...»

в альманахе Карамзина «Аглая» и в материалах «Вестника Европы».

Пути художественной трансформации карамзинских текстов

русскими писателями 201

7. От русского путешественника к русскому помещику. Типология и генеалогия «русского помещика» 223

Глава 3. Поэтика повестей Карамзина в свете проблемы преемственности

1. Типология характеров и принципы сюжетостроения 239

2. У истоков психологизма русской художественной прозы: коллизии и формы 286

3. Проблема формирования характера героя 315

5. Лиризм повествования как фактор пространственно-временной организации текста 346

6. Стремление к простоте, «точности и краткости» как перспективное изменение в языке и стиле 353

Глава 4. «История государства Российского» в историко-литературной перспективе

1. «Исторические» повести Карамзина: условность жанрового определения. «Наталья, боярская дочь» и «Марфа-посадница» как героини карамзинской эпохи 364

2. Письма, лирико-философские раздумья и «Мысли» Карамзина как выход за пределы устойчивых хронотопов к постижению человека в универсуме 370

3. «История государства Российского» - путь к познанию исторического времени 384

Заключение 429

Библиографический список 435

Введение к работе

Всплеск интереса к Карамзину, вызванный его 225-летним юбилеем (1991 г.), помог установить, что, «великий писатель во всем смысле этого слова», по пушкинскому определению, он стал родоначальником жанра психологической повести, основоположником многих сюжетных мотивов и образов, создателем ставших типичными для русской литературы характеров, первооткрывателем новых стилевых тенденций. Отмечено, что необыкновенное влияние на современников и потомков имела сама личность Карамзина как эталон благородной независимости, собственного достоинства и неподкупности убеждений, вместе с тем доброты и терпимости, сдержанности и сердечности.

Актуальность исследования. Проблема осмысления того значения, которое имело наследие Н.М. Карамзина для русской литературы последующих десятилетий, приобрела в наши дни особую актуальность.

Если историко-литературная наука XIX столетия замыкала Карамзина в рамках его времени, отмечая все же его первенство во многих начинаниях, то современное литературоведение, охватывая творчество Карамзина в историко-литературной перспективе, выявило колоссальную роль его личности и его произведений для новых поколений писателей. Появились принципиально важные работы Н.Д. Кочетковой «Жуковский и Карамзин», СО. Шмидта «Пушкин и Карамзин», Е. Краснощековой «Гончаров и Карамзин», В.И. Мельника «Гончаров и Карамзин», СВ. Белова «Достоевский и Карамзин», Н.Д. Блудилиной «Толстой и Карамзин» и др. 1 . Обозначившееся направление обнаружило свою несомненную перспективность и результативность.

1 Архипова А. В. Достоевский и Карамзин // Достоевский: Материалы и исследования. Л., 1983. Вып. 5. С. 101-112. Белов С. В. Достоевский и Карамзин // Русский архив. М., 1990. Вып. 1. С. 178-192. Блудилина Н.Д. Толстой и Карамзин // Н.М. Карамзин. Юбилей 1991 г. Сб. научн. трудов. М., 1992. С. 127-135. Ее же: Литературные источники романа Л.Н. Толстого «Война и мир» (Художественно-документальная проза). Автореф. дне. ... канд филол. наук. М., 1994. Бухаркин П.Е. О «Бедной Лизе» Карамзина (Эраст и проблема типологии литературного героя) // XVIII век. Сб. 21. СПб., 1999. С. 318-327. Вершинина Н.Л.

«Литературные связи, поскольку они отражаются в тексте и, следовательно, могут быть прослежены, предполагают знакомство автора с неким внеположным источником, основанное на непосредственном контакте с ним ("прочтение") или на косвенных сведениях "вторичного" характера. В обоих случаях определение Источника и путей, связывающих предлежащий

Особенности беллетристической рецепции повести Н.М. Карамзина «Бедная Лиза» в эпоху 1830-1840-х годов (идиллико-анекдотический контрапункт) // Повесть Н.М. Карамзина «Бедная Лиза»: проблемы изучения и преподавания. Ульяновск, 1999. С.29-51. Глухов В.И. «Евгений Онегин» Пушкина и повести Карамзина // Карамзинский сборник. Творчество Карамзина и историко-литературный процесс. Ульяновск, 1996. С. 24-35. Его же: «Моя исповедь» Карамзина в творческом сознании Достоевского // Карамзинский сборник. Национальные традиции и европеизм в русской культуре. Ульяновск, 1999. С. 50-63. Жнлякова Э. М. Традиции сентиментализма в творчестве раннего Достоевского. Томск, 1989. Ее же: Проблема сентиментальных традиций в эстетике Тургенева 1850-х г. // Проблемы метода и жанра. Вып. 18. Томск, 1994. С. 152-171. Зорин А. Л., Немзер А. С. Парадоксы чувствительности (Н.М. Карамзин. «Бедная Лиза») // «Столетья не сотрут...». Русские классики и их читатели. М., 1989. С. 7-52. Иванов М.В. Судьба русского сентиментализма. СПб., 1996. Каменецкая СБ. «Рыцарь нашего времени» Н.М. Карамзина в истории русской культуры. Курск, 1991. Ее же: «Рыцарь нашего времени» Н.М. Карамзина: источники и литературная судьба. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. СПб.,1992. Канупова Ф.З. Из истории русской повести (Историко-литературное значение повестей Н.М. Карамзина). Томск, 1967. Карлова Т.С. Толстой и Карамзин // Л.Н. Толстой. Статьи и материалы. Ученые записки Горьковского ун-та. Горький, 1966. Вып. 77. С. 104-114. Коровин В.И. Пушкин и Карамзин (К истолкованию трагедии «Борис Годунов) // Коровин В.И. Статьи о русской литературе. М., 2002. С. 43-148. Кочеткова Н.Д. Жуковский и Карамзин // Жуковский и русская культура. Л., 1987. С. 190-215. Краснощекова Е.А. И.А. Гончаров и Н.М. Карамзин («Фрегат «Паллада») // И.А. Гончаров. Материалы международной конференции, посвященной 180-летию со дня рождения И.А. Гончарова. Ульяновск, 1994. С. 91-102. Ее же: «Два характера» («Чувствительный и холодный» Н.М. Карамзина и «Обыкновенная история» И.А. Гончарова // Карамзинский сб. Творчества Карамзина и историко-литературный процесс. С. 66-74. Лотман Ю.М. Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина и их роль в развитии русской культуры // Н.М. Карамзин. Письма русского путешественника. Л., 1984. С.525-607. Мельник В.И. И.А. Гончаров и Н.М. Карамзин (К вопросу о некоторых традициях) // XVIII век. Сб. 17. СПб., 1991. С. 284-292. Серман И.З. Пушкин и русская историческая драма 1830-х г. // Пушкин. Исследования и материалы. Т. VI. Л., 1969. С. 118-150. Спектор Н.Б. Н.М. Карамзин в художественном

сознании Л.Н. Толстого (годы создания «Войны и мира»). Автореф. дис канд. филол.

наук. Иваново, 1998. Топоров В.Н. «Бедная Лиза» Карамзина. Опыт прочтения. К двухсотлетию со дня выхода в свет. М. 1995. Шмидт СО. Пушкин и Карамзин // Н.М. Карамзин. Юбилей 1991 г. М., 1992. С. 73-91. Янушкевич А.С. Особенности романной поэтики в «Рыцаре нашего времени» Карамзина // Художественное творчество и литературный процесс. Вып.1. Томск. 1976. С. 15-25.

текст с ними, составляет важную, все возрастающую в своем значении задачу литературоведения и истории культуры», - пишет В.Н. Топоров.

Новизна исследовании. Русская академическая наука никогда не пыталась приуменьшить роль Карамзина в истории русской литературы, но на первое место выходил историк, гражданин, патриот, человек.

«Все, лично знавшие историографа, согласны в том, что как ни высоко стоял Карамзин-писатель, еще выше был Карамзин-человек, - писал Я.К. Грот. -Тем многозначительнее и глубже было действие, какое он производил на современников: он не только усиливал в них любовь к чтению, не только распространял литературное и историческое образование; но также возбуждал в массе читателей религиозное и нравственное чувство, утверждал в них благородный и честный образ мыслей, воспламенял патриотизм» 3 . Как «дорогое завещание русским писателям» 4 мыслился его литературно-нравственный кодекс.

Предметом внимания ученых, помимо его биографии, были также «образ мыслей Карамзина как историка» (А.Д. Галахов) 5 , Карамзин как «оптимист» 6 и «практический философ» (А.Д. Галахов и Н. Лыжин), его общественно-политическая позиция (А.Н. Пыпин), его роль в развитии русского языка, в

осмыслении взаимоотношений России и Европы (Ф.И. Буслаев). Наследие Карамзина в русском и европейском культурном и литературном контексте его времени изучал Н.С. Тихонравов 9 . Многоаспектное рассмотрение произведений

Топоров В.Н. О «скрытых» литературных связях Пушкина // Пушкинские чтения в Тарту. Тезисы докладов научной конференции. 13-14 ноября 1987 г. С. 7.

3 Грот Я.К. Очерк деятельности и личности Карамзина. СПб., 1866. С. 2.

4 Там же. С. 25.

5 Галахов А.Д. Образ мыслей Н.М. Карамзина как историка // Вестник Европы. Т. IV. 1866.
Декабрь. С. XXXIII-LVIII.

6 Галахов А.Д. Карамзин как оптимист // Отечественные записки. 1858. Т. 116. № 1. С. 107-
146.

Лыжин Н. Материалы для характеристики Карамзина как практического философа // Летописи русской литературы и древности. Кн. III. М., 1859. С. 3-12.

Буслаев Ф.И. «Письма русского путешественника» // Буслаев Ф.И. О литературе. Исследования. Статьи. М., 1990. С. 448-494. 9 Тихонравов Н.С. Сочинения. М., 1898. Т. 3. 4.1. С. 234-257. Ч. 2. С. 340-342.

Карамзина было предпринято в трудах В.В. Сиповского. Вопрос о преемственности карамзинских традиций рассматривался как «влияние» и ограничивался в основном именем Жуковского (так, А.Н. Веселовский утверждал, что «поэзия Жуковского - это поэзия сентименталиста карамзинской эпохи» 10), чаще же сводился к уничижительной характеристике подражателей Карамзина. При всей очевидности творческого внимания Пушкина к Карамзину и многочисленных обращениях к этой теме мемуаристов и ученых специальные работы, посвященные не истории взаимоотношений Пушкина и Карамзина, а проблеме литературной преемственности, буквально единичны и не принципиальны. Чаще она затрагивалась в литературно-критических статьях. Проблема творческого развития русскими писателями художественных открытий Карамзина практически не ставилась (видимо, литературу XIX столетия как единое целое, пронизанное живыми нитями, еще трудно было осмыслить ученым-современникам), хотя фундаментальное положение о создании впервые именно Карамзиным образа «героя времени», породившего целую галерею типов в русской литературе, было высказано в 1845 г. В.Г. Белинским.

Появившаяся в 1916г. статья Б.М. Эйхенбаума «Карамзин» 11 задала новый уровень постижения личности и творчества Карамзина В своих дальнейших историко-литературных исследованиях Б.М. Эйхенбаум не раз обращался к проблеме значения карамзинского наследия для русских писателей, прежде всего, для Л. Н. Толстого. Задачу историко-литературной науки он видел «не в воссоздании замкнутых в себе эпох прошлого, а в изучении постоянно действующих законов исторической динамики» .

Однако научной оценке Карамзина в советский период препятствовал идеологический подход, согласно которому писатель характеризовался прежде всего как «монархист» и «консерватор» и, «следовательно», плохой художник,

10 Веселовский А.Н. Поэзия чувства и «сердечного воображения». СПб., 1904. С. X. Впервые: «Биржевые ведомости», утренний выпуск. 1916. 2 декабря.

поэтому наиболее глубокие работы о Карамзине должны были осуществлять его «реабилитацию» сначала в идейном, а уже после этого в - художественном отношении. Неудивительно, что авторы книг о Карамзине (напр., Е.И. Осетров «Три жизни Карамзина». М., 1985) пытались показать богатство его личности, неоднозначность и глубину его воззрений и обосновать закономерность его писательского влияния на следующие поколения. Большое значение имела также посвященная проблемам взаимоотношений Карамзина и Пушкина 13 статья Н.Я. Эйдельмана и его книга «Последний летописец» (М., 1983), воскрешающая пушкинскую оценку «первого историка».

Исследования Ю.М. Лотмана воссоздали эволюцию мировоззрения Карамзина и реконструировали важнейшие этапы его духовной биографии («Сотворение Карамзина» определен им как «роман-реконструкция»). Книга сделала возможным освещение подлинной роли литературного наследия Карамзина в свете проблемы преемственности его художественных принципов. В разных работах Ю.М. Лотман наметил продолжение карамзинских традиций в произведениях Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Толстого (создание высокого стандарта «простого» человека, показ «истории души», обращение к воспоминаниям как способу соединения настоящего и прошедшего через личность, контрапунктное использование точек зрения как принцип художественной прозы, сложность ассоциаций, многослойная структура смысла, устойчивые типы сюжетов, особый исторический и социально-политический дискурс и т.д. Это открыло пути для более детального исследования, для «отслеживания» непрерывности карамзинской традиции.

В литературоведении 60-90-х годов XX столетия такой подход перекрыл все остальные, и наиболее интересные и принципиальные работы о Карамзине посвящены были именно этой проблеме. Непреходящей глубиной отличается монография Ф.З. Кануновой «Из истории русской повести

12 Бялый Г. Б.М. Эйхенбаум - историк литературы // Эйхенбаум Б.М. О прозе. Л., 1969.С. 17.

(Историко-литературное значение повестей Н.М. Карамзина)». Томск, 1967. Автор монографии выделила следующие направления преемственности карамзинских традиций русскими писателями: развитие идеи человеческой индивидуальности и поиски новых, ярких эстетических средств для ее раскрытия, художественно убедительное изображение состояний и изменений внутреннего мира обыкновенного человека, умение найти тонкую психологическую мотивировку поступков, поэтизация любви на основе представления о высокой нравственной основе этого чувства, совершенствование прозы в плане информативности и лаконизма, с другой стороны, лиризм повествования, а кроме того, постижение истории как путь к решению проблемы человеческой личности, к поискам социальной гармонии. Рассмотрение «Писем русского путешественника» и «Истории государства Российского» не входило в установленные рамки исследования.

Работу в этом направлении продолжила Э.М. Жилякова в книгах: «Традиции сентиментализма в творчестве раннего Достоевского» (Томск, 1989) и «Традиции сентиментализма в творчестве Тургенева 1850-х годов ("Дворянское гнездо")». Учебное пособие (Томск, 1993). Как явление преемственности исследовательница отмечает прежде всего нравственный аспект изображения личности, поэтизацию обыкновенного человека, лирическую природу творчества.

В предлагаемой диссертации учитывается тот факт, что, во-первых, в XIX столетии отношение к творчеству Карамзина было неотделимо от восприятия его личности (как неоднократно отмечалось современниками), а во-вторых, понятия «карамзинские традиции» и сентименталистские (или, как называет их Э.М. Жилякова, «сентиментальные») далеко не тождественные понятия. Поэтому специальная глава отводится особенностям восприятия личности и творчества Карамзина русскими писателями и критиками.

13 Эйдельман Н.Я. Карамзин и Пушкин. Из истории взаимоотношений // Пушкин. Исследования и материалы. Т. XII. Л., 1986. С. 289-304.

Еще более раздвинул границы проблемы М.В. Иванов в своей монографии «Судьба русского сентиментализма» (СПб., 1996). Касаясь проблемы преемственности сентименталистских традиций, ученый настаивает на приоритетном внимании не к трансформации, а к сохранению «художественного ядра сентиментализма» в довольно удаленных от него по времени эстетических системах. Увлекающее широтой мышления исследование в то же время порой оставляет ощущение «сентиментализма без берегов».

На новый научный уровень подняла давнюю проблему «Жуковский и Карамзин» Н.Д. Кочеткова, соединив аспекты духовно-личностных взаимоотношений двух писателей и их творческих связей. В статье «Проблемы изучения литературы русского сентиментализма» Н.Д. Кочеткова отметила: «Восприятие литературы сентиментализма последующими поколениями, преемственность, существующая между этой литературой и творчеством русских классиков - реалистов (Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Толстого, Достоевского) - вот проблемы, ждущие еще специального дальнейшего исследования» 14 . Не случайно сформулированная здесь задача определила в основном тематику Карамзинских чтений (первые были посвящены 225-летнему юбилею писателя и историка) и содержание серии «Карамзинских сборников», выходящих в Ульяновске с 1991 г.

Все названные исследования (за исключением указанной статьи Н.Д. Кочетковой «Жуковский и Карамзин») посвящены, в первую очередь, развитию традиций карамзинской прозы, где ярче всего проявился художественный талант Карамзина. Он был также автором стихотворений, но более всего он умел «превращать в поэзию сюжеты, которые до него никто не решался рассматривать с этой стороны - от любви крестьянской девушки до истории русской государственности» 15 . Именно то, что он был в первую очередь

14 Кочеткова Н.Д. Проблемы изучения литературы русского сентиментализма // Итоги и
проблемы изучения русской литературы XVIII века. XVIII век. Сб. 16. Л.,1989. С. 43.

15 Лотман Ю.М. Поэзия Карамзина // Карамзин Н.М. Полное собрание стихотворений. М., Л.,
1966. С. 52.

Созданные Карамзиным жанры, сюжеты, конфликты и характеры и т.д. были своего рода «генетическим кодом», определившим развитие русской литературы на много десятилетий, связи с его творчеством «в форме ли полемики, преодоления влияния или продолжения традиции» знаменуют целый этап русской литературы 16 . Однако если в имеющихся работах роль «Бедной Лизы», «Писем русского путешественника», «Чувствительного и холодного» во многом определена, то продолжение и переосмысление традиций «Острова Борнгольма», «Юлии», «Моей исповеди», «Рыцаря нашего времени», а также журнальных материалов Карамзина, его публицистики, его писем и т.д. в литературе последующих эпох еще далеко не полностью осмыслено.

Кроме того, преобладающий в современных подходах «парный» принцип («Карамзин и...) не всегда позволяет ясно увидеть закономерности усвоения творческого наследия Карамзина, основные направления его влияния, наиболее продуктивные художественные принципы и формы, созданные им и востребованные следующими поколениями писателей.

Необходимо также расширение зоны внимания с самого раннего периода усвоения карамзинского наследия, когда влияние Карамзина было, говоря словами Гончарова, «непосредственным», до рубежа ХІХ-ХХ веков, хотя вторая половина столетия отмечена более сложным, опосредованным, порой неосознаваемым восприятием карамзинской поэтики. Так, в отзывах Толстого, Достоевского и др. могут содержаться прямо негативные отзывы о Карамзине, какие-то грани их эстетического идеала могут быть основаны на отрицании карамзинских художественных принципов, но при всем этом в их произведениях обнаруживаются более глубинные уровни усвоения наследия

Карамзина, очевидная взаимосвязь и преемственность. Резкое расхождение некоторых прямых отзывов о Карамзине и при этом зримость его влияния на творчество русских писателей диктует необходимость научного объяснения данного парадокса. Особенно интересны случаи глубинной, скрытой преемственности (верность наиболее общим основаниям при полном отсутствии цитат, реминисценций и т.п.).

Имеющиеся «парные» исследования нередко носят разрозненный, несистематичный характер. Однако достигнутый к настоящему времени уровень знаний, определивший несомненное влияние Карамзина на творчество виднейших русских писателей, позволяет поставить проблему в целом.

В данной работе целью изучения является обобщение уже открытых и обнаружение новых граней творчества Карамзина (прежде всего, его прозы), которые были наиболее активно восприняты не только его ближайшими преемниками, но писателями второй половины XIX века, а также осмысление путей и форм восприятия и трансформации карамзинского наследия. Закономерности этого процесса и его динамика становятся специфическим материалом диссертации.

Это ставит перед исследователем задачи: раздвинуть временные границы, в которые обычно замыкается влияние Карамзина на русскую литературу, расширить круг писателей, испытавших его воздействие и в образовавшемся «поле» обнаружить «силовые линии», обусловившие формы восприятия и развития (переосмысления) карамзинского наследия.

Главным предметом внимания становятся не эпигоны Карамзина, а те авторы, в творчестве которых заложенные Карамзиным литературные традиции «обретают новую жизнь и, развиваясь в новых исторических условиях, начинают приносить новые замечательные плоды» 17 .

16 Лотман Ю.М. Эволюция мировоззрения Карамзина (1789-1803) // Лотман Ю.М. Карамзин.
Сотворение Карамзина. Статьи и исследования 1957-1990. Заметки и рецензии. СПб., 1997.
С. 312.

17 БлагойД.Д. О традициях и традиционности // Традиция в истории культуры. М., 1978. С. 30.

Материал работы определяет методы его изучения: историко-

генетический, сравнительно-типологический, историко-функциональный,

интертекстуальный.

Сам Карамзин весьма иронично относился к проблеме «влияния». 3 ноября 1810 г. он писал П.А. Вяземскому: «...Тургенева, Жуковского смело называю в Петербурге друзьями, хотя первого редко видим, а второго почти никогда; первый занимается движением, второй - сидением: пишет академическую речь... о влиянии etc. Это богатый предмет: не правда ли? Мы все произошли от влияния; все зависит от влияния и проч. Это самое академическое влияние...» 18 .

Хотя, как пишет Ю.М. Лотман, «русская литература знала писателей более великих, чем Карамзин, знала более мощные таланты и более жгучие страницы», все же «по воздействию на читателя своей эпохи Карамзин стоит в первом ряду, по влиянию на культуру времени, в котором он действовал, он выдержит сравнение с любыми, самыми блестящими, именами» 19 .

В статье П.А. Вяземского «Стихотворения Карамзина» есть фрагмент, который имеет принципиальное значение не только для понимания поэзии, но и всего карамзинского наследия в целом: «С ним родилась у нас поэзия чувства, любви к природе, нежных отливов мысли и впечатлений: словом сказать, поэзия внутренняя, задушевная. В ней впервые отразилась не одна внешняя обстановка, но в сердечной исповеди сказалось, что сердце чувствует, любит, таит и питает в себе. Из этого пока еще, согласен я, довольно скромного родника пролились и прозвучали позднее обильные потоки, которыми Жуковский, Батюшков, Пушкин оплодотворили нашу поэтическую почву. Любуясь величавою Волгою, воспетою питомцами ее Карамзиным и Дмитриевым в Симбирске, почтим ее признательным

Карамзин Н.М. Избранные статьи и письма. М., 1982. С. 208.

приветом и там, где она еще, так сказать в младенчестве, струится тихо и смиренно. Если в Карамзине можно заметить некоторый недостаток в блестящих свойствах счастливого стихотворца, то он имел чувство и сознание новых поэтических форм» .

Дело в том, что здесь образно намечен наиболее корректный, адекватный сути дела принцип подхода к изучению той роли, которую сыграли созданные Карамзиным в русской литературе новые художественные формы, представшие у него самого как тихие и смиренные источники, но превратившиеся с развитием отечественной словесности в величавые потоки, глядя на которые трудно вообразить их незаметное начало. Двигаясь «вверх по течению», к истокам, отмечая также «притоки», можно представить путь, пройденный русской литературой от Карамзина до Чехова.

В избранном аспекте исследования методологическое значение имеют мысли М.М. Бахтина о значении опыта предшествующих эпох для

*} 1

творчества писателя, о «большом историческом времени» , которое помогает раскрыть всю полноту произведения. Для описания этого явления используется понятие «преемственность». В отличие от подражательности под преемственностью понимается творчески осмысленная традиция, органически вплетающаяся в специфический художественный мир автора.

Принципиально важны также философские положения В.Ф. Эрна, размышлявшего в свое время о понятии «философская традиция». Возвращаясь к исходному значению латинского слова «traditio» (передача, предание), В.Ф. Эрн говорит об отношениях традиции и свободы: «Если традиция есть действительная традиция, т.е. если она что-нибудь начинающему философу действительно передает,

19 Лотман Ю.М. Карамзин. Сотворение Карамзина. Статьи и исследования 1957-1990.
Заметки и рецензии. С. 221.

20 Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. М, 1984. С. 256.

21 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 333, 331, 330.

то это переданное не есть уже собственное приобретение философа и, значит, в этом переданном его мысль индивидуально не свободна» . Творчество - философское или литературное - немыслимо без свободы. Культура же невозможна без традиции. Выход, вероятно, в том, что, воспринимая культурную (литературную) традицию, философ (писатель) может и должен оставаться, как отмечает В.Ф. Эрн, «индивидуально свободным»: предшествующие достижения он не только воспринимает, но хранит их в живом «внутреннем» виде и тем сохраняет их от омертвения, - таким образом обусловливается «возможность преемственного культурного творчества с сохранением индивидуальной свободы» . При таком понимании, считает В.Ф. Эрн, традиция является «не внешне, а внутренне данным». «Результаты преемственных достижений философ находит не вне, не в книгах, не в школьном преподавании, а в себе, в метафизической глуби своего существа, и школа, книги, все внешнее является только поводом для осознания этой глуби, и без нее оставались бы абсолютно непонятными и не могущими быть воспринятыми» 24 .

Только традиция, понимаемая во внутреннем смысле, а не процесс «предопределенного перераспределения», может быть началом культурным и философским, резюмирует В.Ф. Эрн. Полемизируя с узким, рациональным пониманием слова «традиция», он возражает против понимании традиции как какой-то школы, как непрерывной внешней линии, как «прямой и преемственной передачи в сфере сознания, что возможно только в секте, в кружке, в оторванной и замкнутой единице. На самом деле традиция бесконечно шире и глубже, ибо предметом передачи является весь опыт человечества, и кроме того, передается этот опыт не из рук в руки непременно, а иногда через головы нескольких поколений, иногда же через века и тысячелетия» 25 .

Эрн В.Ф. Сочинения. М, 1991. С. 96. Там же. С. 97. [ Там же. 1 Там же. С. 98.

«В глубине соборной жизни человечества, как и в глубине

индивидуального духа неустанно и неустранимо совместно соучаствуют и

традиции, сохраняющие силы прошлого в настоящем и передающие их

будущему, и творческая энергия духовной активности, устремленная к

будущему и рождающая новое», - писал С.Л Франк.

Современная культурология использует понятие «традиция» в трех смыслах: «объектном (традиция понимается как культурное наследие), процессуальном (традиция как процесс передачи и усвоения опыта культуры прошлого) и субъектном (традиция как совокупность способов отбора актуальной культурой наиболее значимого для современной ситуации материала из прошлого)» 27 .

Проблема традиции в последнее время привлекает особенное внимание философов и культурологов. В частности, феномен традиции рассматривается в свете основных положений герменевтики. Так, по мнению В. Малахова, герменевтика не рассматривает вопроса о том, что делает возможным традируемость. «Это, - пишет автор статьи, - не мифический язык, а книги и люди», между тем как подход Гадамера «предполагает принципиалыгую изоморфность пространства традиции» . В Малахов подчеркивает необходимость культурно-социологического плана для изучения механизма трансляции традиции.

«В последние годы в духовной жизни общества возрастает внимание к традиции, - пишет В.А. Кутырев. - Привычно связанное с достаточно ограниченной сферой культуры и быта, с историей, это понятие на наших глазах обретает статус всеобщности и по частоте употребления начинает конкурировать с понятием прогресса. Оно становится Традицией» 29 .

Франк С.Л. Духовные основы общества. М., 1992. С. 125.

27 Осипов АЛО. О границах понятия «традиция» // Традиция в истории культуры. Тезисы
научной конференции. Ульяновск, 1999. С. 78.

28 Малахов В. Герменевтика и традиция // Логос. 1999. № 1. С. 5-6.

29 Кутырев В.А. Традиция и ничто // Философия и общество. 1998. № 6. С. 170.

Известно, что самое широкое и распространенное понимание слова «традиция»

Это «передача», некая связь между прошлым, настоящим и будущим. Однако эта

связь не есть сохранение как таковое. «Это не сохранение или изменение, а нечто

постоянное внутри перемен, константное в развитии, абсолютное в относительном,

вечное во временном» 30 . При этом важен не только сам факт передачи, но и что

передается. Какое-либо частное наименование будет здесь недостаточным. По #

мнению В.А. Кутырева, который рассматривает проблему с общефилософской точки

зрения, под «что» имеется в виду факт передачи бытия. «Традиция передает эстафету

существования. И возможно, что ее более точным теоретическим переводом на

русский язык было бы не «передача» как таковая, а преемственность.

Преемственность предполагает, что передача «дошла» (перенята, преемственна), что

эстафета принята и явление продолжает существовать в новых условиях» 31 .

Т.С. Элиот писал: «...превознося того или иного поэта, мы обычно
делаем акцент на том, чем он отличается от других. Мы полагаем найти в этих
сторонах его творчеств индивидуальность, неповторимую сущность стоящего

за ними человека. Мы с удовольствием рассуждаем о его несходстве с предшественниками, особенно - с непосредственными; мы стремимся отыскать в нем нечто специфическое и насладиться этой спецификой. А ведь стоит подойти к поэту без предубеждения, как обнаружится, что не только лучшее, но и наиболее индивидуальное в его творчестве коренится там, где сильнее всего утвердили свое бессмертие его предки, поэты прошлого...» .

Большинство ученых, авторов сборника «Традиция в истории культуры», сходятся в том, что новаторство всегда опирается на традицию и как бы из нее вырастает. «Разумеется, - пишет Р.А. Будагов, - речь идет о традиции, представленной выдающимися мастерами слова». И далее: «Новаторство стиля

30 Кутырев В.А. Традиция и ничто // Философия и общество. 1998. № 6. С. 181.

31 Там же. С. 182.

Элиот Т.С. Традиция и индивидуальный талант // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX вв. Трактаты, статьи, эссе. М., 1987. С. 169.

подлинно великого писателя невозможно без опоры на традицию, характерную

для той национальной литературы, которую он представляет» 33 .

Ю.М. Лотман в книге «Сотворение Карамзина» пишет: «Влияние писателей на культурную жизнь может быть двояким. Наследие одних переходит потомству вместе с их именем, каждая их строка напоминает о том или ином произведении. Как правило, это удел гениев. Их творчество глядит на нас собраниями сочинений с полок библиотек, а сами они - с монументов на площадях городов. Но есть и другая судьба, и другое влияние. Анна Ахматова сказала однажды о родной земле:

Ложимся в нее и становимся ею, Оттого и зовем так свободно - своею.

Эти писатели ложатся в землю родной литературы и становятся этой землей. Их наследие может утратить имя, перестать ощущаться как чье-то наследие. Оно делается почвой. Такова судьба Карамзина во второй половине 19-20 веков. Его перестали читать - он сохранился лишь как детское чтение. Но в почве русской культуры продолжали жить, перерождаться, обретать новые виды и формы те элементы, которые были созданы им» 34 .

«Мир традиций входит в литературные произведения не только "в облике" сознательной и программной ориентации писателя на ценности прошлых эпох (это имеет место далеко не всегда), но также присутствует в них, неотвратимо и властно, миновав сознательные намерения авторов, - пишет В.Е. Хализев. - Культурные традиции в их значимости для литературного творчества, - продолжает далее исследователь, - это тот воздух, которым

Будагов Р.А. Несколько замечаний о традиции и новаторстве в стиле художественной литературы // Традиция в истории культуры. С. 39, 40. 34 Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М., 1987. С. 306.

писатели дышат, о том не задумываясь» 35 . Важно также следующее положение: «... постижение литературы в ракурсе авторской преднамеренности (концептуальности) в полной мере доступно уже современникам; сфера же авторской непреднамеренности открывается воспринимаемому сознанию (в том числе научному) лишь позже, извне, со стороны, в перспективе «вненаходимости», в последующие эпохи, когда прежняя «культурная аксиоматика» перестает быть таковой (воздухом, который не ощущается)» .

В литературоведении представлена и иная точка зрения. «Основное понятие старой истории литературы «традиция», - писал Ю.Н. Тынянов, -оказывается неправомерной абстракцией одного или многих элементов одной системы, в которой они находятся на одном «амплуа» и играют одну роль, и сведением их с теми же элементами другой системы, в которой они находятся на другом «амплуа», - в фиктивно-единый, кажущийся целостным ряд» 37 . И еще: «Говорить о преемственности приходится только при явлении школы, эпигонства, но не при явлениях литературной эволюции, принцип которой борьба и смена» 38 .

«Самый распространенный принцип литературоведческого механизма -принцип дихотомии, когда литературный процесс интерпретируется посредством оппозиций, посредством борьбы течений, школ, жанров и т.д. Это, - пишет A.M. Панченко, - бесспорно, верный принцип.

Но, может быть, национальная культура в основах своих не только дихотомична, но также единообразна? Быть может, существует некая обязательная и неотчуждаемая топика, имеющая отношение к тому, что принято называть национальным характером? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимы систематические исследования - сначала таксономия, т.е.

Хализев В.Е.. Культурная традиция в сфере авторской непреднамеренности // Традиция в контексте русской культуры. Сборник статей и материалов. Часть 1. Череповец, 1993. С. 3-4.

36 Там же. С. 6.

37 Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М, 1977. С. 272.

38 Там же. С. 258.

конструирование комплекса «общих мест», а затем проверка таксономии на всем пространстве русской культуры». В этих loci communes, считает исследователь, «нераздельно слиты аспект поэтический и аспект нравственный. Возможно, следует говорить не просто о топике искусства, а о национальной аксиоматике». A.M. Панченко полагает, что «идея национальной топики ни в коей мере не противоречит эволюционному принципу. Эволюция культуры -явление не только неизбежное, но и благотворное, потому что культура не может пребывать в застывшем, окостенелом состоянии. Но эволюция все же протекает в пределах «вечного града» культуры» 39 .

В свете сказанного встает вопрос о типах отношения к сложившимся в культуре (литературе) традициям.

Говоря о традициях в культуре и искусстве, унаследованных последующими поколениями, можно выделить (в соответствии с философской концепцией A.M. Пятигорского) следующие принципы классификации отношения к той или иной традиции.

Первое - когда один писатель «связан с другим посредством непрерывной традиции (не важно, реальной или воображаемой), причем оба осознают свою принадлежность этой традиции. И, в принципе, абсолютно безразлично, найдет ли сторонний наблюдатель, не принадлежащий этой традиции, их идеи, концепции или понятия общими, конгениальными или даже сопоставимыми» 40 . Суть здесь заключается в субъективном осознании традиции или «наследования» обоими писателями.

Второе. Субъективное осознание одним из. писателей наследования традиций другого может быть на самом деле проблематичным, и, следовательно, за сторонним наблюдателем остается последнее слово в

Панченко A.M. Топика и культурная дистанция // Историческая поэтика. Итоги и перспективы изучения. М., 1986. С. 244, 246, 248.

40 Пятигорский A.M. О традиции, знании и понимании в буддийском контексте (подкомментарий на комментарий Ф.И. Щербатского) // Лотмановский сб. 2. М., 1997. С. 7.

решении вопроса, действительно ли принадлежит второй писатель той же традиции

Третье - когда сторонний наблюдатель рассматривает чье-нибудь творчество как продолжение, развитие или завершение некой предыдущей традиции. В этом случае осознание преемственности самим писателем не существует или не берется в расчет сторонним наблюдателем, поскольку его задача - вынести суждение о бытовании традиции, но не о людях, о творчестве, а не о творцах.

Как отмечает A.M. Пятигорский, эти три значения слов «унаследованный» или «традиционный» для удобства могут быть названы, соответственно, «субъективным», «субъективно-объективным» и «объективным», так как в первом случае точка зрения стороннего наблюдателя не принимается в расчет (в том числе, и самим сторонним наблюдателем), во втором самосознание писателя находится в определенном согласии с точкой зрения стороннего наблюдателя, и, наконец, в третьем случае точка зрения стороннего наблюдателя является единственно значимой. Эти подходы к пониманию термина «традиция», к проблеме преемственности будут учтены в работе.

Опираясь на существующие воззрения, представляется возможным определить собственную в данном вопросе позицию.

Итак, для возникновения литературной традиции необходимы следующие предпосылки: яркая творческая индивидуальность; связанное с ней начало новой литературной эпохи; открытие и утверждение творческой личностью продуктивных (перспективных) художественных моделей, сохраняющих в процессе трансформации традиции способность к художественному освоению мира.

На утверждение и развитие традиции влияют определенные факторы: особое качество творческой личности, дающее возможность ее мифологизации, многомерность художественного наследия писателя, неисчерпанность поставленных им проблем.

Для актуализации сложившейся традиции также нужны соответствующие условия: типологическое сходство историко-культурной и социально-политической ситуаций; сопоставимость эстетических представлений двух эпох; востребованность той или иной грани мифологизированной личности художника. Отношение писателей следующих поколений к существующей традиции зависит от их мировоззренческих принципов, эстетических установок, личностных качеств.

Возможны разные типы отношения к традиции: эпигонство; пародирование; принципиальное отрицание; творческое усвоение.

В последнем случае речь может идти как о декларируемой, явственной преемственности, так и о глубинной, скрытой связи, о верности наиболее общим основаниям при полном отсутствии прямых отсылок, цитат и т.п.

Возможны также смешанные и переходные формы. Существует, кроме того, динамика отношения к традиции, смена типов.

Таким образом, в процессе рождения, становления и актуализации той или иной литературной традиции принципиальную роль играют:

особое качество творческой личности ее «родоначальника», т.е. качество, определяющее возможность мифологизации данной личности;

формы и степень присутствия оставленного наследия в культурной памяти поколений; определяемые как внелитературными (своеобразием культурно-исторической, социально-политической ситуации), так и собственно литературными факторами (актуализация тех или иных литературно-эстетических принципов, сформировавшихся в русле художественных стилей прошлого);

наличие в творчестве писателя продуктивных, порой универсальных художественных моделей, сохраняющих на протяжении длительного времени способность быть инструментом эстетического познания действительности,

художественно отражать те или иные грани бытия, служить элементами «несущих конструкций» в создании нового литературного произведения, и наконец,

новая творческая личность, способная, в силу индивидуальных особенностей своего дарования и мировосприятия, стать преемником и продолжателем той или иной традиции.

Карамзин остается в культурной памяти поколений, прежде всего как автор «Писем русского путешественника», создатель «Бедной Лизы» и других повестей, как историограф государства Российского. Этим определяется структура работы. 1 глава рассматривает парадоксы восприятия творчества Карамзина в общественно культурном контексте. 2, 3 и 4 главы посвящены важнейшим сторонам карамзинского наследия, взятым в аспекте проблемы преемственности. Масштабы и ценность его наследия в осмыслении потомков, причины его востребованности преемниками, закономерности отношения к оставленному наследству, пути и формы его восприятия и трансформации становятся предметом исследования. При этом часть материала неизбежно остается за пределами работы, однако само обнаружение новых, не упомянутых в исследовании фактов присутствия карамзинского наследия в творчестве того или иного автора будет лишь дополнительным подтверждением сделанных в диссертации наблюдений и выводов. Взгляд на произведения Карамзина в свете проблемы преемственности его традиций выдающимися русскими писателями позволяет увидеть его творческие достижения, так сказать, в укрупненном варианте, разглядеть ранее незамеченное, проследить путь его писательских открытий от зарождения до обретения ими совершенной, эстетически безупречной художественной формы в процессе развития русской классической литературы.

Противоречивость восприятия карамзинского творчества литературно-критической мыслью

Николай Михайлович Карамзин - монументальное и в то же время парадоксальное явление русской литературы - в течение более чем двухсот лет продолжает оставаться актуальным фактором развития отечественной культуры. Чувствительный путешественник и профессиональный литератор, «первый историк и последний летописец», «космополит» и «патриот», «республиканец в душе» и «верноподданный царя русского», «ангел» и «враг Божий, враг всякого блага, орудие тьмы» - таков далеко не полный перечень данных ему характеристик.

С момента выхода его первых повестей, а затем томов «Истории государства Российского» он стал объектом самой противоречивой критики - и с точки зрения языка и стиля, и с точки зрения его идей и концепций (полярные точки сопоставил уже Пушкин: считая Карамзина «великим писателем во всем смысле этого слова»1, он приводит в своем отзыве и противоположную, анонимную, оценку: «Чувствуете ли вы всю ничтожность вашего Карамзина?») .

Материалы знаменитого спора «шишковистов» и «карамзинистов», отзывы А.С. Шишкова, П.И. Макарова, А.А. Бестужева, декабристская критика, а также высочайшие и в то же время принципиальные оценки личности и творчества Карамзина, данные корифеями русской литературы и культуры - В.А. Жуковским, А.С. Пушкиным, Н.В. Гоголем, П.А. Вяземским, СТ. Аксаковым, И.А. Гончаровым и т.д., позволяют по-новому взглянуть на значение карамзинского наследия для дальнейшего национального культурного развития.

В более сдержанном восприятии Карамзина русскими критиками и историками литературы тоже обнаруживаются свои pro et contra, тоже развертывается широчайший спектр оценок - восторженные и благоговейные, взвешенные, пренебрежительные и уничтожающие: Н.А. Полевой, М.П. Погодин, В.Г. Белинский, СП. Шевырев, Ап. Григорьев, П.А. Плетнев, Н.Н. Страхов, А.Н. Пыпин, А.В. Скабичевский, Н.В. Шелгунов и др.

Неоднозначный характер восприятия карамзинского наследия разными поколениями русских писателей и критиков, горячие споры вокруг него доказывают, что в течение двух веков Карамзин оставался и продолжает быть живым явлением отечественной культуры, оказывающим влияние на ее развитие.

Многие современники Карамзина, обратившись однажды к оценке его творчества (в частном письме или в журнальной полемике), продолжали писать о нем, давая более взвешенные, проверенные временем оценки, помещенные в историко-литературный контекст или принявшие форму воспоминаний. Таковы отзывы В.А. Жуковского, П.А. Вяземского, А.С Пушкина, М.П. Погодина, СТ. Аксакова и др. Эти оценки имели, безусловно, свою динамику и могли представать внутренне полемичными: данные в разное время, они приобретали порой противоположное звучание (Пушкин, Погодин, в жанре литературной критики - Белинский). Могло быть и иначе: благоговейное отношение к Карамзину при его жизни оставалось неизменным спустя долгие годы после его кончины или же еще более усиливалось, вследствие ясного осознания его неизмеримого значения для русской культуры (Жуковский, Вяземский, А.И. Тургенев, Ф.Н. Глинка и т.д.).

По сей день еще принято неодобрительно говорить об «эпигонах» Карамзина (таких, например, как кн. П.И. Шаликов) или о его восторженных почитателях (таких, как Н.Д. Иванчин-Писарев). Между тем помещенная в журнале «Аглая» статья Шаликова «О слоге господина Карамзина» обнаруживает в авторе тонкий вкус и пророческий дар. В краткой статье была выражена принципиальная мысль о том, что Карамзин никогда не повторял своих эстетических опытов: каждая его повесть - новая грань в его эстетике. Автор обосновывает разумные подходы к нововведениям в языке, отмечает направление развития языка самого Карамзина, отбрасывает предъявляемые ему обвинения в порче русского языка, упоминает его влияние на читателей и писателей, дает верные характеристики его слога, а также высказывает убеждение (оказавшееся в абсолютной мере справедливым), что «беспристрастное потомство будет справедливее многих современников, которые не дойдут до суда его, в то время как г. Карамзин получит от него венок неувядаемый!»2.

Глубокие мысли высказывает Н.Д. Иванчин-Писарев, подчеркивая также неоднозначность отношения публики к Карамзину и необходимость объективной оценки: «Я уверен, что вы не смешиваете меня с толпою крикунов, повторяющих за другими: «Карамзин! Карамзин!» Я называю его великим человеком, почитаю его первым изобретателем прозаической гармонии, приличной, сродной языку нашему; воображая, как бы писал он на языке, более предварительно обработанном (ибо творить, так сказать, слог во время важных соображений о существе излагаемого предмета, есть подвиг Геркулесов)...

Путешествие как художественное выражение идеальной формы человеческой активности и как эстетически универсальный феномен в русской литературе

«Письма русского путешественника», в которых он так живо и увлекательно рассказал о своем знакомстве с Европою, легко и приятно познакомили с Европою русское общество, - писал В.Г. Белинский. В этом отношении "Письма русского путешественника" - произведение великое, несмотря на всю поверхностность и всю мелкость их содержания: ибо великое не всегда только то, что само по себе действительно велико, но иногда и то, что достигает великой цели каким бы то ни было путем и средством. Можно сказать с уверенностию, что именно своей легкости и поверхностности обязаны "Письма русского путешественника" своим великим влиянием на современную им публику: эта публика не была еще готова для интересов более важных и более глубоких».

Хочется возразить Белинскому: «Письма русского путешественника» - произведение универсальное - по форме и по содержанию. В нем есть все: все или почти все темы и проблемы, сюжеты и характеры, жанры и стили, получившие продолжение и развитие в последующей русской литературе. Более того: «Письма...» Карамзина настолько полно и совершенно воплотили возможности «чувствительного» и «просветительского» путешествий1, что появление произведений подобного жанра, столь же обширного содержания и столь же глубокого нравственно-философского уровня на новом этапе литературного развития просто исключалось. Так, в современном исследовании сопоставляются два произведения 1830-х гг., ориентированных на карамзинскую традицию: «Летняя прогулка по Финляндии и Швейцарии, в 1838 г.» Булгарина и «Очерки Швеции» Жуковского, написанных в то время, когда Жуковский в качестве учителя путешествовал в свите наследника великого князя Александра Николаевича. «Булгарин - антагонист карамзинского лагеря в литературе - старался воспользоваться его традициями и делал это достаточно умело. Талантливый журналист, он создает повествование, не лишенное занимательности и смысла. Однако при этом Булгарин исходит из вполне утилитарных соображений, ориентируясь, в первую очередь, на коммерческий успех, самореабилитацию и саморекламу. Традиция нужна ему как авторитетная ниша. Он пишет свою "Летнюю прогулку...", эксплуатируя канон, почти механически следуя модели карамзинской литературы путешествия, и она мстит за себя. Булгарину не удается замаскировать подлинной прагматики своего текста.

Напротив, ... карамзинист Жуковский играет с карамзинской традицией, действуя вполне в ее духе. Он отсылает читателей "Очерков Швеции" не столько к "Письмам русского путешественника", сколько к "Острову Борнгольму", протягивая нить от "готической" новеллы к романтической повести 1830-х годов. Жуковский создает изящную "безделку", пряча внутренний смысл своего повествования в подтекст и требуя от читателя "Очерков" творческого напряжения и хорошей ориентации в современной литературе и политическом контексте» .

Превзойти Карамзина в этом жанре было нельзя, так же, как Крылова нельзя было превзойти в жанре басни. Произведения русских писателей, строившиеся с учетом карамзинской традиции в этой области (речь не идет о подражаниях), не только, например, «Путевые письма из Англии, Германии и

Франции» Н.И. Греча или «Дорожный дневник» М.П. Погодина, но и такие, как «Письма из Франции и Италии» Герцена, «Фрегат «Паллада» Гончарова, «Зимние заметки о летних впечатлениях» Достоевского, не могут сравниться с «Письмами русского путешественника» в плане универсальности содержания и художественной формы и предстают значительно более узкими и однозначными.

На самых разных уровнях художественной структуры «Писем русского путешественника» таилось множество едва намеченных возможностей для дальнейшего развития и преобразования тем, сюжетов и образов этого произведения, Проблематика «Писем русского путешественника» грандиозна: Россия и Европа, государство и революция, природа и цивилизация, человек и общество. Книга Н.М Карамзина представляет собой уникальное явление во всей русской культуре. По своей многотемности и многопроблемности она без преувеличения может быть названа энциклопедией европейской жизни. Помимо энциклопедизма «Письма» обладают ясно выраженной концепцией прогресса, который заключался для Карамзина равно как в успехах промышленности и торговли, так и в утверждении гуманности, культурных взаимосвязей, близости к природе. Эта концепция соотносится в книге с проблемой «Россия и Запад», взятой в историко-культурном аспекте.

В то же время это произведение необычайно актуально в плане социального, нравственно-философского и эстетического звучания, отдельные страницы его кажутся буквально написанными в наши дни. Злободневные проблемы нашей современности - природа, культура, революция, религия - не только поставлены в произведении Карамзина, они художественно решены, и решены на том уровне гуманизма, который во многом не достигнут еще и сегодня.

В связи с этим необходимо проанализировать те особенности карамзинского творчества, те принципы художественного видения и обобщения, которые длительное время продолжали оставаться реальным фактором и неисчерпаемым источником литературного и культурного развития.

Многие из этих принципов подробно охарактеризованы в фундаментальной работе Ю.М. Лотмана и Б.А. Успенского «"Письма русского путешественника" и их место в развитии русской культуры»: многослойный историко-культурный контекст, отсутствие установки на общеобязательность истины, взаимосвязанность частного и всеобщего, специфика героя, способного соединять время и пространство. Однако достаточно разработанная тема еще не может считаться закрытой.

Типология характеров и принципы сюжетостроения

Карамзин вошел в русскую культуру прежде всего как автор «Бедной Лизы». Созданный им образ всегда оставался актуальным для русской литературы. Привычный «бином» заглавия оказался удивительно емким: он вмещает в себя героиню, ее судьбу (сюжет) и отношение к ней автора и читателей. В связи с этим порой невозможно отделить друг от друга эти три аспекта: так заявляет о себе специфика карамзинской прозы.

«Бедная Лиза» и другие персонажи повестей Карамзина в значительной мере определили типологию характеров в русской литературе XIX века.

Повесть «Бедная Лиза» была опубликована в «Московском журнале», в июньском номере за 1792 год. По словам М.П. Погодина, она «владела сердцами Русских читателей пятнадцать лет без соперницы, и только в 1808 году она разделила свою славу с Марьиной рощей и потом Людмилой, первой балладой Жуковского, еще лет на двадцать!»1

Эта образцово краткая новелла предвещала, по словам Л.В. Пумпянского, будущее совершенство «Повестей Белкина» и «Тамани» . В сравнении с многими сентиментальными повестями конца 80-х - начала 90-х годов XVIII века «Бедная Лиза» была «некоей вершиной, достигнуть которой некоторым авторам оказалось просто не под силу», - пишет П.А. Орлов

В.Н. Топоров в итоговом труде, вышедшем к двухсотлетию произведения, также отмечает, что в течение почти сорока лет, «до появления рассказов и повестей Пушкина и Гоголя, "Бедная Лиза" оставалась наиболее совершенным и представительным образцом русской художественной прозы»4.

Налет хрестоматийности на произведении порой мешает видеть его новаторскую сущность. Между тем повести и лирико-философские фрагменты Карамзина отличаются многогранностью воздействия на дальнейшее развитие русской литературы и имеют принципиальное значение для творчества писателей XIX столетия. Карамзинская художественная проза возвысилась над ограниченностью тех смыслов, которые вкладывали в нее не только современники, но и потомки.

В течение десятилетий повесть Карамзина продолжала оставаться неиссякаемой частью его наследия, источником тем, сюжетов, образов для новых поколений русских писателей. Но, по словам В. Шкловского, «закрепленные формы в искусстве живут изменениями» .

М.В. Иванов выстраивает «тот ряд произведений, где любовь барина и простолюдинки является не просто темой, а сюжетообразующим элементом: "Бедная Лиза" (1791) Карамзина, "Станционный смотритель" (1830) Пушкина, "Кто виноват?" (1846) Герцена, "Бедные люди" (1846), "Подросток" (1875) Достоевского, "Ася", "Дворянское гнездо" (1857) Тургенева, "Обломов" (1859) Гончарова, "Горькая судьбина" (1859) Писемского, "Очарованный странник" (1872) Лескова, "Воскресение" (1898) Толстого, "Олеся" (1898) Куприна, "Пред судом" (1915) Блока, "Темные аллеи" (1943) Бунина...»

Здесь же может быть названа поэма Боратынского «Эда», где «Эда -почти карамзинская Лиза по своему положению, а ее Гусар - почти Эраст...» .

Но прежде чем обрести новое художественное воплощение в героинях Тургенева, Достоевского, Толстого, созданный Карамзиным образ бедной Лизы многократно отразился в тусклом зеркале подражаний («Бедная Маша»

A. Измайлова, «Обольщенная Генриетта, или торжество обмана над слабостию и заблуждением» М. Свечинского, «Несчастная Маргарита» неизвестного автора, «Прекрасная Татьяна, живущая у подошвы Воробьевых гор» В Измайлова, «Бедная Хлоя» Кара-Какуэлло-Гуджи, «История бедной Марьи» Н. Брусилова и другие)8. Следует также назвать драмы Н. Ильина «Лиза, или торжество благодарности. Драма в трех действиях» (СПБ., 1803) и B. Федорова «Лиза, или следствие гордости и обольщения, драма в пяти действиях, заимствованная из бедной Лизы Г-на Карамзина» (М., 1804). Кроме вторичности как таковой9, названные повести в той или иной степени страдали дидактизмом, упрощенностью или отсутствием психологических мотивировок, снятием социальных конфликтов («бедная» крестьянка во многих случаях оказывается дворянской дочерью), схематизмом авторской позиции, элементарной безвкусицей. «После Карамзина нельзя назвать ни одного писателя в прозе, который произвел сколько-нибудь сильное впечатление. - Вообще после него пишут с большей правильностью, но его искусство осталось его тайной.

«Исторические» повести Карамзина: условность жанрового определения. «Наталья, боярская дочь» и «Марфа-посадница» как героини карамзинской эпохи

Карамзину всегда был присущ интерес к исторической теме. Его исторические взгляды претерпели определенную эволюцию, что не раз становилось предметом глубокого научного анализа в трудах Г.П. Макогоненко, Ю.М. Лотмана, Н.Д. Кочетковой, Л.Н. Лузяниной и др.

Однако различные этапы этой эволюции по-разному оказывали влияние на творчество русских писателей, где наблюдаются и явная преемственность, и отторжение, и творческое развитие. Особенности восприятия этой части карамзинского наследия зависели во многом не только от творческой индивидуальности писателя, но и от степени и качества историзма в произведениях Карамзина.

«Наталью, боярскую дочь» Карамзина порой принято определять в жанровом отношении как историческую повесть. «... Это произведение должно быть поставлено во главе развития русского исторического романа, -не романтического, а реально-сентиментального, - того типа, который в дальнейшем своем развитии дает "Капитанскую дочку" Пушкина, "Войну и мир" Л. Толстого», - писал В.В. Сиповский1. Однако это мнение нуждается в корректировке. В душевном облике Натальи Карамзин воспроизвел психологию не девушки XVII столетия, а своей современницы (взращенной в атмосфере сентиментально-романтической культуры), для которой любовь, само ожидание встречи с нею становится главным содержанием жизни (так не было в описанную Карамзиным старину - ср. у Пушкина со словами няни, обращенными к Татьяне: «...В эти лета мы не слыхали про любовь...» ). Отмеченные выше текстуальные совпадения между текстами «Натальи...» и «Евгения Онегина» («Вот он!»), некоторое сходство между Татьяной и Натальей потому и оказалось возможным, что Карамзин изобразил в повести «чувствования» героини своего времени.

Однако Карамзиным был задан интерес к исторической теме. Здесь также появились у него многочисленные подражатели и последователи: М.Н. Загоскин, А.А. Бестужев-Марлинский и др. Очевидную зависимость от сентименталистской манеры Карамзина в пору своего литературного формирования испытывал И.И. Лажечников, что ярко проявилось в его первом произведении на историческую тему - повести «Малиновка»2.

В своем исследовании «Наш исторический роман» А. Скабичевский говорит о Лажечникове: «...К сожалению, увлеченный сентиментальным направлением тогдашней литературы, которой заманчивые образцы видны в "Бедной Лизе" и "Наталье, боярской дочери", он стал писать в этом роде повести, стишки и рассуждения. Впоследствии времени он издал эти незрелые произведения в одной книжке, под названием "Первые опыты в прозе и в стихах", но увидев их в печати и устыдясь их, вскоре поспешил истребить все экземпляры этого издания»3. Критик пересказывает повесть «Малиновка», чтобы показать, «до какого рабского подражания Карамзину доходил в это время Лажечников». В таком же духе характеризует он и Загоскина: «Как ни кажется нам все это курьезно, но до какой степени в свое время эта первая историческая повесть на Руси производила в продолжение по крайней мере тридцати лет глубокое и обаятельное впечатление, это мы можем судить по роману Загоскина "Юрий Милославский". Мы видим, что Загоскин завязал любовную интригу в своем романе совершенно так же, как завязана она у Карамзина, т.е. встречею героя с героиней в церкви, назвал своего героя почти так же, как и Карамзин, а затем закончил свой роман с еще большим сходством»4.

Сильное влияние «Натальи, боярской дочери» ощущается и в повести А.А. Бестужева-Марлинского «Роман и Ольга».

Но, как оказалось, возможно было и иное, творческое, отношение к началам, положенным Карамзиным.

Как пишет Э. Розова, «"Наталья, боярская дочь" - не только родоначальница русского художественно-исторического жанра»5. Это произведение, воссоздавшее чувствования девичьей души, наряду с «Бедной Лизой» оставило ощутимый след также в «Повестях Белкина» («Метель», «Станционный смотритель») и даже в «Войне и мире».

Кроме того, благодаря повестям Карамзина, усилился интерес к особенностям быта минувших времен; не случайно о карамзинской повести напоминают некоторые детали «Арапа Петра Великого». В.И. Федоров указывает на то, что один из персонажей этого произведения, Гаврила Афанасьевич, «"старался в домашнем быту сохранить обычай любезной ему старины", то есть обычаи примерно того времени, которое отражено в "Наталье, боярской дочери". Вот как жила и воспитывалась дочь Гаврилы Афанасьевича - Наталья: "Дочери его было 17 лет от роду. Еще ребенком лишилась она матери. Она была воспитана по-старинному, то есть окружена мамушками, нянюшками, подружками и сенными девушками, шила золотом и не знала грамоты...". Все это очень схоже и жизнью и воспитанием карамзинской Натальи. Любопытно, что за своей героиней Пушкин сохранил имя героини повести Карамзина и даже ее полусиротское положение»

В - Н " Т о п о р о в

И Бедная

Карамзина
Опыт
прочтения

К двухсотлетию
со дня выхода в свет

РОССИЙСКИЙ

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ

ГУМАНИТАРНЫЙ

УНИВЕРСИТЕТ

МОСКВА-1995

ББК8
Т 58

ИНСТИТУТ
ВЫСШИХ

ГУМАНИТАРНЫХ

ИССЛЕДОВАНИЙ

Ответственный редактор
Д.П. Бак
Художник
А.Т. Яковлев

SSb
Мнпит«ка
удмуртского»

ISBN 5 - 7 2 8 1 - 0 0 2 0 - 1

Топоров В.Н., 1995
Оформление. РГГУ, 1995

В М Е С Т О

П Р Е Д И С Л О В И Я

Когда появилась «Бедная Лиза», ее автору шел
двадцать шестой год. Эта повесть не была дебютом Карамзина. Ей предшествовал почти десятилетний литературный опыт. В своих воспоминаниях («Взгляд на
мою жизнь») И.И. Дмитриев, впервые увидевший Карамзина в Симбирске на свадебном пиру («пятилетнего мальчика в шелковом перувьеневом камзольчике с рукавами, которого русская нянюшка подводила за руку к новобрачной и окружавшим ее барыням»)
и подружившийся с ним — на всю жизнь — в Петербурге, куда Карамзин приехал шестнадцатилетним
юношей, сообщает не только об их дружбе, общей
привязанности к литературе, но и о первом литературном опыте Карамзина — «Разговоре австрийской Марии Терезии с нашей императрицей Елисаветою в
Елисейских полях», переложенном им с немецкого
языка, отнесенном, по совету старшего друга, к книгопродавцу Миллеру и ставшем «первым возмездием
за словесные труды его». Почти тогда же появляется и
первый печатный труд Карамзина — перевод «швейцарской идиллии» С. Геснера «Деревянная нога»
(СПб., 1783).
5

Последующие годы, до «Бедной Лизы», были заполнены интенсивной и многообразной литературной деятельностью. Карамзин работал с усердием,
удовольствием, подъемом, набрасываясь, можно сказать — с жадностью, на всё то новое в литературе, что
становилось ему известным, и стараясь сразу же опубликовать написанное. В эти годы было написано
более четырех десятков стихотворений (и среди них
такие известные, как «Поэзия», «Осень», «Граф Гваринос», «Филлиде», «Алина», «Песнь арфиста» и др.).
Большое внимание уделял Карамзин и переводам,
обращаясь к очень разным авторам и часто очень разным по своему характеру текстам (здесь были и стихи,
и повествовательная проза, и драматургия; и художественно-литературные, и естественно-научные, и философские тексты; и Шекспир, и Лессинг, и Геснер, и
Томсон, и Жанлис, и Галлер, и Боннэ), прилежно
подступал к прозе — и малой («Евгений и Юлия»,
«Фрол Силин», «Лиодор» и др.), и большой (знаменитые «Письма русского путешественника», публикация которых началась в 1791—1792 гг. в «Московском журнале» и вскоре — благодаря переводам —
сделала имя Карамзина известным в Европе, для того
времени факт удивительный сам по себе). Многое
писалось Карамзиным и после «Бедной Лизы», особенно, если говорить о художественной прозе, в следующее за нею десятилетие (опыты в области исторической повести, психологической и автобиографической прозы). И, тем не менее, именно «Бедная Лиза»,
более чем что-либо иное из сделанного Карамзиным в
художественной литературе, слилась с именем автора,
ст^іа как бы его личным знаком: он создал ее, и она
навеки сделала ему имя, и потому в ходячей формуле
«певец „Бедной Лизы"» ничто не может заменить названия этой повести.
В плане карамзинского творчества «Бедная Лиза»
фактически открывает десятилетие его оригинальной
художественной прозы и становится некоей мерой
отсчета («славное начало», — говорят о ней, если и не
забывая о предыдущей прозе Карамзина, то всё-таки
6

Несколько отодвигая ее в тень). Но «Бедная Лиза» стала точкой отсчета и в более широком плане — для всей
русской прозы Нового времени, некиим прецедентом,
отныне предполагающим — по мере усложнения, углубления и тем самым восхождения к новым высотам— творческое возвращение к нему, обеспечивающее продолжение традиции через открытие новых
художественных пространств. «Бедная Лиза» сформулировала новую и под новым знаком объединившуюся читательскую аудиторию. После своего появления в печати в 1792 году эта повесть была осмыслена
широким по тому времени кругом читателей как
с о б ы т и е —и не только литературное, но и отчасти
выходящее за пределы литературы, меняющее нечто
важное в самом восприятии литературы, в умонастроении читателя и даже в самой его жизни.
Но читатель, судящий о произведении по горячим
следам только что прочитанного, когда волнение еще
не прошло, а эмоции не улеглись и общее впечатление
еще не отстоялось, нередко склонен к естественным
аберрациям и, в частности, к соблазнам преувеличения. Ведь он, читатель, которого имел в виду автор
прежде всего и который был первым, так сказать, hic
et nunc, восприемником повести, не мог не чувствовать своей особой связи с этой повестью и с ее автором, а через них — даже десятилетия спустя — с тем,
уже давно ушедшим, но остающимся незабвенным
своим временем. С этим чувством связи читателя с
текстом и его автором нельзя не считаться. Но отчасти именно из-за этой интимной связи, из-за ее эмоциональности, из-за ограничивающих «объективность» факторов «первой встречи» того и другого,
полагаться на читательское мнение при первом восприятии текста не всегда можно, а точнее говоря, —
чаще всего и вообще нельзя, тем более что повесть
оказалась «горячей» и затронула прежде всего чувства
«горячих» читателей. Но за прошедшие двести лет, в
течение которых, — сначала как бы призадумавшись
на три с половиной десятилетия после «Бедной Лизы» и подспудно набирая силы для взятия нового,
7

«Бедную Лизу» превосходящего рубежа, — русская
проза сказочно шагнула вперед, стала великой и даже
позже в своем насильственном пленении не отняла
последних надежд на ее возрождение (они сохраняются и даже возрастают сейчас, когда она стоит на
исторически важном распутьи), — за это время многое прояснилось, заняло свои устойчивые места, приобрело более выверенные и надежные репутации. В
свете этого опыта смело можно утверждать, что «Бедная Лиза» стоит у самых истоков н о в о й русской
прозы, следующими шагами которой, после освоения
уроков карамзинской повести (и, конечно, не только
ее), будут «Пиковая дама» и «Капитанская дочка»,
«Герой нашего времени», «Петербургские повести» и
«Мертвые души», с чего, собственно, и начинается
непрерывная линия большой русской прозы. Во всяком случае, если не поступаться ширью и не позволить себе опуститься до отвлекающих от главного
мелочей, «Бедная Лиза» — именно тот корень, из которого выросло древо русской классической прозы,
чья мощная крона иногда скрывает ствол и отвлекает
от размышлений над исторически столь недавними
истоками самогб явления русской литературы Нового
времени.
Конечно, говоря о карамзинской прозе, нельзя
ограничиться только «Бедной Лизой»: в самых разных
направлениях, жанрах, произведениях Карамзин расширял пространство русской прозы. Другие его художественные произведения (повести и рассказы), «Письма русского путешественника», «История Государства Российского», его публицистика, критика,
литературоведческие статьи, политические обзоры (и
н5 злобу дня, и в осмысление этой злобы в общем плане), «Записки о Древней и Новой России» и «Мнение
Русского гражданина», замечательное эпистолярное
наследие и даже многие деловые бумаги знаменовали
достижение русской прозой и русским языком нового, с о в р е м е н н о г о (как соответствующего не
только с в о е м у времени, но и тем задачам, которые
открываются перед ним) уровня и ввели русскую про8

Зу в новую стадию отношений с великой литературой
Запада, в контекст европейской прозы.
Что нужно было для этого человеку, который,
можно сказать, в одиночку сделал это, автору этой
прозы? Подобным вопросом задавался и сам Карамзин. Не прошло и года после публикации «Бедной
Лизы», весной 1793 года, он написал заметку под названием, сходным с поставленным выше вопросом, —
«Что нужно автору?», напечатанную в первой части
альманаха «Аглая» за 1794 год. В этой заметке уже
умудренный опытом «Бедной Лизы» автор, между
прочим, пишет:
«Говорят, что автору нужны таланты и знания: острый, проницательный разум, живое воображение и
проч. Справедливо: но сего не довольно. Ему надобно иметь и доброе, нежное сердце, если он хочет быть
другом и любимцем души нашей <...> Творец всегда
изображается в творении и часто — против воли своей. Тщетно думает лицемер обмануть читателей и
под златою одеждою пышных слов сокрыть железное
сердце; тщетно говорит нам о милосердии, сострадании, добродетели! Все восклицания его холодны, без
души <...>
Когда ты хочешь писать портрет свой, то посмотрись прежде всего в верное зеркало: может ли быть
лицо твое предметом искусства <...> Если творческая
натура произвела тебя в час небрежения или в минуту
раздора своего с красотою: то будь благоразумен, не
безобразь художественной кисти — оставь свое намерение. Ты берешься за перо и хочешь быть автором:
спроси же у самого себя, наедине, без свидетелей, искренно: каков я? ибо ты хочешь писать портрет души и
сердца своего <...>
Ты хочешь быть автором: читай историю несчастий рода человеческого — и если сердце твое не обольется кровьЪо, оставь перо, — или оно изобразит нам
хладную мрачность души твоей.
Но если всему горестному, всему угнетенному,
всему слезящему открыт путь во чувствительную грудь
твою; если душа твоя может возвыситься до страсти к
9

Добру, может питать в себе святое, никакими сферами
не ограниченное желание всеобщего блага: тогда смело
призывай богинь парнасских <...> ты не будешь бесполезным писателем — и никто из добрых не взглянет
сухими глазами на твою могилу.
<...> многие другие авторы, несмотря на свою
ученость и знания, возмущают дух мой и тогда, когда
говорят истину: ибо сия истина мертва в устах их; ибо
сия истина изливается не из добродетельного сердца;
ибо дыхание любви не согревает ее.
Одним словом: я уверен, что дурной человек не
может быть хорошим автором.»
К этому времени в русской литературе, вослед
81-му псалму, уже прозвучали слова о долге Без помощи, без обороны I Сирот и вдов не оставлять и о том,
что есть долг спасать от бед невинных, / Несчастливым
подать покров; / От сильных защищать бессильных, /
Исторгнуть бедных из оков, но это напоминание было
обращено к властителям и судиям, которые, однако,
Не внемлют! — видят и не знают!, слова же о говорении языком сердца еще не были произнесены. И поэтому именно Карамзину принадлежит честь определения важнейшей составляющей писательского дела— н р а в с т в е н н о й, завещанной последующей
русской литературе как е е долг (ср. также «К Милости», апрель 1792 г., откликнувшееся в пушкинском И
милость к падшим призывал). Сам же Карамзин сознательно усвоил себе этот долг и выполнял его в своем
творчестве и, может быть, ярче и пронзительнее всего
в «Бедной Лизе».
Итак, у Карамзина были «таланты и знания: острый, проницательный разум, живое воображение и
nf оч.». Было и «доброе, нежное сердце». И то и другое
открыло перед ним как автором большие и благоприятные возможности, но и только. Расстояние между
богатыми возможностями и их осуществлением,
прежде всего воплощением в слово, достойное залогов
разума, души и сердца, было очень значительным. В
русской культуре, какой она была на рубеже 80—90-х
годов XVIII века, как и в самой России, в тогдашней
10

Жизни и, наконец, в самом писателе было немало такого, что весьма затрудняло это воплощение возможностей в адекватное слово. Оставался единственный выход — п о д г о т о в и т ь, причем не заранее (в России
всегда с избытком хватало пространства, но никогда
почти не хватало времени, что наводит на далеко идущие мысли), а в ходе творчества, писания, которое уже
по одному этому не могло вполне отвечать наличным
возможностям, у с л о в и я, которые бы существенно
уменьшили и, хотя бы отчасти, позволили преодолеть
трудности, препятствовавшие реализации этих возможностей. Карамзин как раз и занялся подготовкой
таких условий, в ходе которой всё отчетливее и отчетливее возникали элементы нового, пока на рубеже 90-х
годов XVIII и начала XIX века не стало ясно: русская
художественная проза обновилась в самих своих основаниях, открылся новый этап в развитии русской литературы, чреватый дальнейшими достижениями.
Всё главное было сделано самим Карамзиным,
шедшим в развитии прозы далеко впереди своих современников, даже и младших. Когда писалась «Бедная Лиза», на свете еще не было тех, кто по праву
подлинного преемства продолжил дело, начатое Карамзиным, усвоив его и преодолевая его на новых
путях. Но Карамзин, сделавший так много д л я русской литературы и прежде всего д л я прозы, сделал
и самое прозу, высшее достижение «карамзинского»
периода русской литературы. Над тем, чего это стоило, задумывался в свое время — и именно в связи с
Карамзиным — Чаадаев: «...чего стоит у нас человеку, родившемуся с великими способностями, сотворить себя хорошим писателем». Несомненно, цена
была очень высокой. Но не менее важен и другой
подвиг Карамзина — его личное жизненное дело: он
сделал себя самого (или, как афористически обозначил Ю.М. Л"отман, «Карамзин творит Карамзина»). И
способом, инструментом, формой и смыслом этого
делания был для Карамзина упорный, но вдохновляющий самого делателя т р у д над всем, что попадало
в сферу его внимания и хотя бы однажды пробудило к
11

Себе интерес. Не только ум, но и сердце соучаствовали
в этом труде (по другому поводу, сожалея, что ему всётаки пришлось покинуть Англию, автор «Писем русского путешественника» замечает: «Такое мое сердце:
ему трудно расставаться со всем, что его хотя несколько занимало»). Потому-то так и спорился этот труд.
Тем, кто знает, ч TÓ было результатом этого труда, усвоенным русской прозой, уместно напомнить, с
ч е г о Карамзину пришлось начинать. Описание детства Леона в «Рыцаре нашего времени», где укрыто
так много автобиографического, не оставляет сомнений, что жизнь сердца в нем пробудила рано умершая
мать. Забвения горя или, точнее, отвлечения от него
искали и овдовевший супруг, и сын: отец принялся за
хозяйство, сын — за часовник. Чуть ли не в полмесяца, под руководством сельского дьячка, семилетний
Леон научился чтению церковных книг, а потом и
книг светской печати. «Первая светская книга, которую маленький герой наш, читая и читая, наизусть
вытвердил, была Езоповы „Басни" <...> Скоро отдали
Леону ключ от желтого шкапа, в котором хранилась
библиотека покойной его матери и где на двух полках
стояли романы, а на третьей несколько духовных
книг: важная эпоха в образовании его ума и сердца!
„Дайра, восточная повесть", „Селим и Дамасина",
„Мирамонд", „История лорда N" — всё было прочтено в одно лето, с таким любопытством, таким живым удовольствием, которое могло бы испугать иного
воспитателя...» Конечно, это литература невысокого
уровня, но в данном случае важно не это, а то, ч т о
любопытный, впечатлительный и восприимчивый
мальчик, хранящий в душе своей материнские залоги
(«Весь в мать! бывало, из рук не выпускала книги», —
говаривал отец Леона), извлекал из чтения этих книг.
Автор описывает, чем они привлекали Леона: «Неужели картина любви имела столько прелестей для
осьми- или десятилетнего мальчика, чтобы он мог
забывать веселые игры своего возраста и целый день
просиживать на одном месте, впиваясь, так сказать,
всем детским вниманием своим в нескладицу „Мира12

Монда" или „Дайры"? Нет, Леон занимался более
происшествиями, связию вещей и случаев, нежели
чувствами любви романической. Натура бросает нас в
мир, как в темный, дремучий лес, без всяких идей и
сведений, но с большим запасом любопытства, которое весьма рано начинает действовать во младенце,
тем ранее, чем природная основа души его нежнее и
совершеннее...» и несколько далее: «Леону открылся
новый свет в романах; он увидел, как в магическом
фонаре, множество разнообразных людей на сцене,
множество чудных действий, приключений— игру
судьбы, дотоле ему неизвестную <...> Душа Леонова
плавала в книжном свете, как Христофор Коломб на
Атлантическом море, для о т к р ы т и я. . . с о к р ы т о г о Сие чтение не только не повредило его юной
душе, но было еще весьма полезно для. образования в
нем н р а в с т в е н н о г о чувства. В „Дайре", „Мирамонде", в „Селиме и Дамасине" (знает ли их читатель?), одним словом, во всех романах желтого шкапа
герои и героини, несмотря на многочисленные искушения рока, остаются добродетельными; все злодеи
описываются самыми черными красками; первые наконец торжествуют, последние наконец, как прах,
исчезают. В нежной Леоновой душе неприметным
образом, но буквами неизгладимыми начерталось
следствие: „Итак, любезность и добродетель одно!
Итак, зло безобразно и гнусно! Итак, добродетельный
всегда побеждает, а злодей гибнет!" Сколь же такое
чувство спасительно в жизни, какою твердою опорою
служит оно для доброй нравственности, нет нужды
доказывать. Ах! Леон в совершенных летах часто увидит противное, но сердце его не расстанется с своею
утешительною системою...» Этот отрывок— первый
опыт тонкой читательской рефлексии над прочитанными «романами»: «романы» скудны, рефлексия богата. Но пройдет немногим более полутора десятилетий, и наступит пора, когда читательская рефлексия
Карамзина обратится к сочинениям Калидасы и
В цитатах здесь и далее разрядка наша. — В. Т.

РОМАН Б.АКУНИНА «ВЕСЬ МИР ТЕАТР» В КОНТЕКСТЕ ЛИТЕРАТУРНОГО ПРОЕКТА «ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЭРАСТА ФАНДОРИНА»

Арбузова Оксана Ивановна

студент 5 курса, факультет филологии и журналистики КемГУ, РФ, г. Кемерово

E - mail : arbuzova - filol @ yandex . ru

Поселенова Евгения Юрьевна

научный руководитель, канд. филол. наук, доцент кафедры истории и теории литературы и фольклора, КемГУ, РФ, г. Кемерово

В существующей на сегодняшний день научной литературе, посвященной творчеству Б. Акунина, наблюдается путаница в употреблении термина, отражающего общность романов и повестей о Фандорине. Наиболее часто встречается номинация «фандоринский» цикл , литературно-коммерческий проект и даже романы-сериалы . Собственно авторское определение мы можем увидеть на обложке каждого издания об акунинском сыщике: «Все жанры классического криминального романа в литературном проекте «Приключения Эраста Фандорина». Закономерным становится вопрос о том, в чем различие между этим понятием и наиболее употребляемым понятием цикла.

В словаре «Поэтика» под редакцией Н.Д. Тамарченко понятие цикла определяется следующим образом: « группа произведений, составленная и объединенная самим автором по тем или иным принципам и критериям (жанры, тематика, сюжеты, персонажи, хронотоп) и представляющая собой своеобразное художественное единство. К числу обязательных признаков цикла обычно относят заглавие, данное автором, и устойчивость текста в нескольких изданиях» . Главным связующим звеном акунинских романов несомненно является образ главного героя и жанровая природа произведений - романы-детективы. Хотя и здесь Б. Акунин словно пытается нарушить единство: на сегодняшний день в проект входят два сборника повестей («Особые поручения», «Нефритовые четки»), а романы автор относит к разным видам детективного жанра («Азазель» - «конспирологический детектив», «Турецкий гамбит» - «шпионский детектив» и т. д.). И все же общая схема детективной фабулы остается неизменной, как и обязательное использование механизма цитации. Именно прием двойного кодирования оказывается краеугольным камнем акунинского проекта, призванным привлечь внимание и массового, и элитарного читателя.

Понятие литературного проекта, на наш взгляд, шире понятия цикла и касается сферы реализации произведения как торговой продукции. В этом плане показательным нам кажется определение, данное Владимиром Губайловским: «Литературный проект - это программа действий, направленная на создание текста и его представление (продвижение) таким образом, чтобы возникающая обратная связь стала положительной» . Исходя из этого, закономерно, что само явление литературного проекта принадлежит концу ХХ - началу ХХI веков. Современная литература, по сравнению с классической, особенно связана с вопросами издания и популяризации произведений. Не стоит забывать так же, что произведения Б. Акунина тяготеют к беллетристике, которая ориентируется на массовое распространение. Поэтому главную отличительную черту литературного проекта по сравнению с циклом мы видим в следующем: для проекта важно не столько то, «что написано», сколько то, «как написано». Ярчайшим примером является другой акунинский проект - «Жанры», в котором автор демонстрирует модели популярных жанров современной литературы, используя набор штампов, характерных для каждого из них. «Главным героем» в этом случае выступает технология создания текста. И, как уже было упомянуто выше, ведущим принципом реализации «фандоринского проекта» стала интертекстуальность, которая позволяет читать его как гипертекст.

В романе «Весь мир театр» на разных уровнях бытования произведения мы обнаруживаем отсылки к написанным почти десятилетие назад текстам «Азазеля», «Декоратора» и другим произведениям проекта. Характерно, что эти связи маркируются цитатами из классической литературы и, как правило, выполняют следующие функции: а) осмеяние персонажа через сопоставление с первоисточником; б) пародирование современных штампов массовой культуры; в) ироническое изображение современных стереотипов восприятия классических произведений. Последовательно рассмотрим каждую из них.

Примером иронического освещения персонажа может служить трансформация лермонтовского мифа, который является ключевым для интерпретации образа Жоржа Девяткина. Акунин дает четкие аллюзии к фигуре поэта, который, как известно, стремился соответствовать образу загадочного человека Судьбы, воссозданного им в творчестве. Еще до вступления в труппу Штерна Жорж играл в провинциальном театре под псевдонимом Лермонт, поэтому режиссер однажды презрительно назвал помощника «Лермонтов для бедных». Уже будучи членом труппы «Ноев ковчег», Девяткин играет в пьесе А.П. Чехова «Три сестры» поручика Соленого, который во всем подражал М.Ю. Лермонтову. Прямую связь Жоржа с этим персонажем подтверждает Штерн, заявивший, что, исполнив роль Соленого, Девяткин сыграл самого себя.

Роман «Весь мир театр» не первый текст серии, в котором возникает отсылка непосредственно к биографической личности М.Ю. Лермонтова. В романе «Любовница смерти» (2001 г.) появляется образ восемнадцатилетнего поэта Гдлевского, облик которого схож с известным портретом: «миловидный юноша, на вид совсем еще мальчик - стройный, с капризно выгнутым ртом и лихорадочным румянцем на гладких щеках». В отличие от Девяткина талант юноши признан декадентским обществом Любовников смерти, глава которого Просперо считает его надеждой новой русской поэзии. Важно, что в обоих случаях отсылки к образу Лермонтова находятся в тесной связи с темой гениальности. Гдлевский заявляет: «Я - избранник, не вы! Я, самый молодой! Я - гений, из меня новый Лермонтов мог бы выйти» . Девяткин, объявивший себя Художником Зла и взявший на себя роль бога в пространстве театра, также превозносит свое искусство: «Признайтесь, что такого прекрасного спектакля не было со времен Геростарата!.. мой бенефис - наивысший акт искусства!» . Тем не менее слова персонажей приобретают ироническую окраску, благодаря деталям, подчеркивавшим несоразмерность их притязаний и настоящего облика. Для Гдлевского это восторженная одержимость рифмой, которую он называет самым мистическим, что есть на свете. Даже знак избранничества Смертью он видит в рифме «круть-верть» из песни старика-шарманщика. Девяткин убеждается в своей избранности в результате абсолютно нелепого происшествия. Упав в канаву, герой делает вывод: «В том, что вы перешагнули через канаву, а я упал, нет ничего фатального <…> теперь я понимаю, что никакого Рока не существует. Рок слеп. Зряч только Художник» . Но и это утверждение оказывается ложным. Стремления героя к славе и любви постоянно пресекаются обстоятельствами или другими персонажами. Он надеется сыграть Лопахина в «Вишневом саде», однако Штерн отдает эту роль Смарагдову. Когда премьер погибает, замысел Девяткина вновь не осуществляется, потому что Фандорин внезапно приносит режиссеру другую пьесу, в которой «содействующему» достается роль Невидимого, ни разу не появляющегося на сцене. Он выполняет функции ассистента не только в пространстве театра, но и за его пределами: например, при Фандорине во время вторжения в дом Царькова. Вместо любви известной примадонны, Девяткин получает беззаветную и тихую любовь Зои Дуровой, которая до вступления в труппу «Ноев ковчег» играла в цирке лилипутов и «препотешно представляла обезьянку» . Именно Зоя, явно воплощающая собой тип «маленького человека» («мои жизненные запросы миниатюрны, а любовные даже микроскопичны») . намекает на свое сходство с Девяткиным: «Маленьким человеком быть гораздо лучше, поверьте мне. Мы созданы друг для друга» . Действительно наравне с ней Девяткин постоянно оказывается в тени «великих» (Штерна, Луантэн, Фандорина), которые видят в нем только помощника, «прислугу за все». Художник Смерти в исполнении Девяткина оказывается отнюдь не всевидящ и не может в финале предотвратить крах своей пьесы. Тем самым высокое низким. Мотив подмены прослеживается и в семантике фамилии этого героя: 9-6. Имеет место постмодернистская игра с формой, отражающая неустроенность, отсутствие стабильности в жизни героя. Можно отметить и связь со сниженной коннотацией слова «шестерка», которая выражается в самом тексте: «прислуга за все». Несовпадение желаемого (в образе Гения) и действительного (в образе «маленького человека») порождают комический эффект и герой на фоне масштаба личности Лермонтова, обнаруживает собственную несостоятельность.

Немаловажную роль в романе «Весь мир театр» играет тема искусства. И хотя события романа происходят в начале XX века, читатель легко найдет в деятельности труппы «Ноев ковчег» отсылки к современному театру: стремление к новизне трактовки, экзотичности, ориентация на массовую аудиторию и коммерческий успех. Но через призму межтекстовых связей можно обнаружить пародию на популярные сюжетные схемы современности. В качестве примера рассмотрим любовную линию, которая уже в начале романа заставляет читателя обратиться к первой книге проекта - «Азазель». На фабульном уровне это связано с воспоминаниями героя о гибели невесты, произошедшей тридцать лет назад. Для нас важно то, что любовная история в первом и двенадцатом по счету издании проекта разворачивается на фоне отсылок к повести Н.М. Карамзина «Бедная Лиза». В обоих случаях на это указывают имена персонажей: Эраст и Лиза (Лизанька в «Азазеле», Лиза Лейкина, взявшая псевдоним Элизы Луантэн, в романе «Весь мир театр»). Но общеизвестный сюжет прецедентного текста осмысляется по-разному. В «Азазеле» литературная модель «Бедной Лизы» срабатывает: девушка гибнет в день своей свадьбы. И хотя смерть Лизаньки объясняется сюжетным поворотом детективного толка и не связана со столь глубокой нравственно-этической проблематикой, как в повести Карамзина, общая схема сохраняется. Роман «Весь мир театр» предлагает читателю другую версию: на слой культурных ассоциация, связанных с «Бедной Лизой» накладывается сюжетная схема «Азазеля», а к заимствованиям из художественной системы Карамзина добавляются находки литературной традиции XIX века и современного любовного романа.

Элиза Луантэн отчетливо противопоставляется и Лизаньке Колокольцевой, и героине Карамзина. Её чувствительность оказывается не более чем актерской экзальтацией и даже обыкновенной профессиональной привычкой, она лишь играет роль Бедной Лизы на сцене. Первоначально схема отношений Фандорина и Элизы реализуется в соответствии с классическим сюжетом. Герой «Бедной Лизы» полюбил девушку-пастушку потому, что нашел в ней то, «чего сердце его давно искало». Для пресытившегося светскими развлечениями Эраста Лиза казалась необыкновенной, непохожей на девушек светского общества. Фандорин, перешагнувший рубеж пятидесятилетия и уже многое повидавший на своем веку, влюбляется в Элизу, когда понимает, что она «просто иная, не похожая на других женщин, единственная» . Сам Эраст Петрович отчетливо приобретает черты образа «лишнего человека», который, по замечанию П.Е. Бухаркина, является литературным преемником героя Карамзина . На протяжении всего романа между Элизой и Фандориным существует дистанция, которую герой не мог преодолеть до самого последнего момента повествования. Эта черта сближает героиню с традиционным образом «роковой женщины», который фигурирует в произведениях XIX столетия: Татьяна в «Евгении Онегине» А.С. Пушкина, Вера в «Герое нашего времени» М.Ю. Лермонтова, Одинцова в романе «Отцы и дети» И.С. Тургенева.

В своем романе Акунин нарушает традиционную развязку отношений «роковой женщины» и «лишнего человека». «Надевая маску» амплуа героя-любовника в финале произведения, Фандорин тем самым становится частью театрального пространства, фальшивого мира Элизы. В этот момент исчезает дистанция, разделяющая его с героиней, и произведение заканчивается в традициях любовного романа. Однако концепция «любви с ограниченной ответственностью», к которой приходят герои, на фоне отсылок к классическим сюжетам делают счастливый финал не более чем пародией на современные стереотипы любовной истории.

В современном литературоведении общепризнанной является такая черта постмодернизма, как внимание к литературным приемам, которые призваны подчеркнуть условность уже сложившихся и закрепленных в обществе иерархий, правил и авторитетов. Поэтому не удивительно, что одним из наиболее цитируемых в проекте писателей стал А.С. Пушкин, оказавший сильнейшее влияние на развитие русской литературы вплоть до наших дней.

Часто пушкинские произведения, в особенности поэтические, становятся предметом непосредственной цитации в произведениях «фандоринского проекта». Но именно они демонстрируют полемическую по отношению к пушкинской системе ценностей направленность интертекста. Исследователями замечен резкий контраст между смысловой нагрузкой цитаты и ситуацией, в которой она возникает . Пушкинская высокая поэзия либо сопровождает преступление (двойное убийство в «Любовнике смерти»), либо вкладывается в уста отрицательных персонажей и преступников. Прямые цитаты из пушкинской поэзии в романе «Весь мир театр» появляются дважды: в первой и последней главе, словно замыкая действие. И в обоих случаях они развенчиваются. В первой главе Фандорин рассуждает в традициях восточной философии: «В часто цитируемой пушкинской строфе «Летят за днями дни, и каждый день уносит частицу бытия» содержится смысловая ошибка. Наверное, поэт пребывал в хандре, или же это просто описка. Стихотворение следует читать: «Летят за днями дни, и каждый день приносит частицу бытия». Если человек живет правильно, течение времени делает его не беднее, а богаче» . В целом такая позиция оправдывается дальнейшими событиями: хладнокровный герой заболевает любовным недугом, хотя давно уже «перегорел сердцем». В последней главе предметом спора между Фандориным и его камердинером Масой становится проблема счастья, а средством разрешения выступает трактовка известных строк: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Для Масы это «ошибочное рассуждение, сделанное человеком, который боится быть счастливым». Фандорин не находит убедительного контраргумента и заявляет просто: «Это строка из Пушкина, а поэт всегда прав!» . На наш взгляд, в данном случае сомнению подвергается не само творчество поэта, а его типичное, стереотипное восприятие. Не стоит забывать, что романы Акунина тяготеют к беллетристике, которая призвана привлечь читателя. Лучшим способом обратить на себя внимание является провоцирование читательской реакции удивления. Мы привыкли к стереотипу, что пушкинские тексты - это некий идеал, образец высокого искусства. И на примере Фандорина заметна борьба между этим культурным стереотипом и попыткой его преодолеть.

Разумеется, обозначенные нами межтекстовые связи не являются полным перечнем аллюзий и цитат в «фандоринских романах». Нашей целью было вписать роман «Весь мир театр» в контекст литературного проекта о Фандорине, обнаружить преемственность и / или эволюцию проблематики и характера переосмысления традиционных сюжетов. Но уже эти наблюдения позволяют говорить о романе как о гипертексте. Чаще всего цитаты «чужих» текстов в романах Б. Акунина присутствуют в ироническом освещении (как, например, заимствования из поэзии Пушкина) либо оказываются фоном для создания пародийного образа (например, лермонтовский миф применительно к образу Девяткина). При этом заметно, что автор высмеивает не творчество самих классиков, сколько их стереотипное представление в поле современной культуры. А организация отсылок отражает целевую установку Акунина-Чхартишвили: «Мне хотелось, чтобы как можно больше народу читало классику, интересовалось ею, потому что мне будет интереснее жить с таким читателем. И тогда мы все будем лучше друг друга понимать» .

Список литературы:

1. Акунин Б. Азазель. М.: «Захаров», 2007.
2. Акунин Б. Алмазная колесница. М.: «Захаров», 2009.
3. Акунин Б. Весь мир театр. М.: «Захаров», 2009.
4. Акунин Б. Любовница смерти. М.: «Захаров», 2008.
5. Бобкова Н.Г. Функции постмодернистского дискурса в детективных романах Б. Акунина о Фандорине и Пелагии: автореферат дис. канд.филол. н. Улан-Удэ, 2010.
6. Буккер И. Борис Акунин дурачит читателей. Интервью для Рravda.ru. 2006. [Электронный ресурс] - Режим доступа. - URL: http://www.pravda.ru/culture/literature/rusliterature/15-05-2006/84264-akunin-0/ (дата обращения 15.02.2015).
7. Бухаркин П.Е. О «Бедной Лизе» Н.М. Карамзина (Эраст и проблема типологии литературного героя) // XVIII век. Сб. 21. СПб., 1999.
8. Губайловский В. Формула Мандельштама // Арион. 2002. № 4. [Электронный ресурс] - Режим доступа. - URL: http://seance.ru/n/23-24/perekrestok-vremya-proekta/literaturnyie-androidyi (дата обращения 23.11.2013).
9. Карамзин Н.М. Бедная Лиза. Письма русского путешественника. Повести. М.: Правда, 1980. - 608 с.
10. Куневич А., Моисеев П. Пушкинский текст в «фандоринских» романах Б. Акунина. // Сибирские огни. 2005. № 3.
11. Потанина Н.Л. Диккеновский код «фандоринского проекта»// Вопросы литературы. 2004. № 4.
12. Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. Москва: Интрада, 2008.
13. Ранчин А. Романы Б. Акунина и классическая традиция: повествование в четырех главах с предуведомлением, лирическим отступлением и эпилогом // НЛО. 2004. № 67. [Электронный ресурс] - Режим доступа. - URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2004/67/ran14.html (дата обращения 12.05.2014).

• Специальность ВАК РФ10.01.01
• Количество страниц 222

II. Глава Первая. Особенности повествования в повестях

Н. М. Карамзина 1790-х годов. С. 8.

Часть Первая. Основные принципы повествования в прозе

Н. М. Карамзина 1790-х годов.С. 9.

Часть Вторая. «Дремучий лес» и «Остров Борнгольм»:

Автопародия как переосмысление принципа лирической субъективности в «объективном» недиегетическом повествовании.С. 57.

Часть Третья. Нереализованный сюжет в «Наталье, боярской дочери» (К вопросу о поэтическом прочтении прозы Н. М. Карамзина).С. 71.

Ш. Глава Вторая. Диегетическое повествование в повестях

Н. М. Карамзина 1790-х годов

Остров Борнгольм» и «Сиерра-Морена»). С. 89.

Часть Первая. Трагедийное начало в повести

Остров Борнгольм».С. 91.

Часть Вторая. Трагедийное начало в повести

Сиерра-Морена».С. 143.

IV. Глава Третья. Недиегетическое повествование в повестях

Н. М. Карамзина 1790-х годов: Проблема катарсиса ф («Евгений и Юлия» и «Наталья, боярская дочь»). С. 163.

Часть Первая. «Евгений и Юлия»: Функции катарсиса и особенности смыслопорождения.С. 163.

Часть Вторая. Катарсис в «Наталье, боярской дочери»:

Проблема нетрагедийного контекста.С. 187.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Повести Н.М. Карамзина 1790-х годов: Проблемы повествования»

Значение творчества Н. М. Карамзина для развития русской прозы трудно переоценить. Писателю принадлежит не только заслуга создания нового прозаического литературного языка, о которой не уставал повторять А. С. Пушкин (вспомним хотя бы его письмо П. А. Вяземскому от 6 февраля 1823 года: «(.) ради Христа, прозу-то не забывай; ты да Карамзин одни владеют ею» "), но и открытие нового типа словесного искусства - открытие субъективности «как особой категории мировосприятия и инструмента творчества», которое «не только удивительным образом расширило творческое пространство, но и поставило вполне определённые границы "возможному" в этом пространстве» 2.

Открытие Карамзиным принципов субъективности имело также и иные, не менее, а, скорее всего, и более важные последствия, поскольку именно оно, в конечном счёте, положило начало развитию русской художественной, фикцио-налъной прозы. Ибо, по справедливому утверждению В. Н. Топорова, именно текст карамзинской «Бедной Лизы» стал тем корнем, «из которого выросло древо русской классической прозы» 3 - прозы в первую очередь повествовательной.

В связи с вышесказанным в рамках нашего диссертационного сочинения предлагается исследовать проблемы повествования в художественной прозе Н. М. Карамзина.

Конечно, проблемы карамзинского повествования так или иначе затрагивались на протяжении всей истории изучения творчества писателя, начиная с момента выхода в 1899 году книги В. В. Сиповского «Н. М. Карамзин, автор "Писем русского путешественника"» 4 - первого образца собственно литературоведческого исследования текстов Карамзина. Вопросы повествования в том или ином объёме рассматривались в работах Г. А. Гуковского, П. Н. Ьеркова и Г. П. Макогоненко, Ю. М. Лотмана, Ф. 3. Кануновой, В. Э. Вацуро, В. В. Виноградова, П. А. Орлова, В. И. Фёдорова, Н. Д. Кочетковой, М. В. Ива

1 Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. Т. 13: Переписка 1815 - 1827. М.; Л., 1937. С. 57.

2 Топоров В. Н. «Бедная Лиза» Карамзина: Опыт прочтения. М., 1995. С. 27.

3 Топоров. «Бедная Лиза» Карамзина. С. 8.

4 См.: Снповский В. В. Н. М. Карамзин, автор «Писем русского путешественника». СПб., 1899. нова, JI. И. Сигиды и других учёных 5. Проблем повествования в произведениях писателя в той или иной мере касались в своих исследованиях также и западные слависты 6.

Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что, несмотря на обилие посвященных творчеству Карамзина работ, по сей день не существует исследования, в котором бы специально и последовательно рассматривались принципы повествования в прозе писателя.

Принципиально новым словом в изучении творчества Карамзина стала монография В. Н. Топорова «"Бедная Лиза" Карамзина: Опыт прочтения». В ней автор первым заговорил о том, что в лице «Бедной Лизы» на русской почве родилась качественно новая, фикциональная проза с новым типом нарративной структуры, «следующими шагами которой, после освоения уроков карамзин-ской повести (.) будут "Пиковая дама" и "Капитанская дочка", "Герой нашего времени", "Петербургские повести" и "Мёртвые души" (.)» 1. Таким образом, начало процесса трансформации нарративной структуры, протекавшего на протяжении всего XIX века и приведшего к качественной, если не сказать революционной модификации последней, было справедливо отнесено исследователем не к пушкинскому, а к карамзинскому периоду развития русской литературы. Однако, открывая широкие перспективы дальнейшего изучения карамзинского повествования в новом русле, работа В. Н. Топорова фактически была посвящена анализу только одного текста и, в силу этого, не могла дать ясное представление обо всём многообразии принципов организации повествования, содержащихся в ранних повестях писателя.

Вследствие вышесказанного, поскольку художественный мир произведений Карамзина, согласно сделанным в означенной нами выше монографии В. Н. Топорова выводам, является миром «повествовательным» и «повествуемым»

5 Названия работ данных исследователей творчества Карамзина см. в Библиографии нашей диссертации.

6 См., в частности: Anderson R. В. N. М. Karamzin"s Prose: The Teller in the Tale. A Study in Narrative Technique. Houston, 1974; Cross A.-G. N. M. Karamzin: A Study of his Literary Career (1783 - 1803). London; Amsterdam, 1971; Hammarberg G. From the Idyll to the Novel: Karamzin"s Sentimentalist Prose. Cambridge, 1991; Kowalczyk W. Prosa Mikotaja Karamzina: Problemy poetyki. Lublin, 1985; Nebel H. M. N. M. Karamzin, a Russian Sentimentalist. The Hague; Paris, Mouton, 1967; Rothe H. N. M. Karamzins europaische Reise: Der Beginn des russischen Romans. Berlin; Zurich, 1968; Штедтке К. Субъективность как фикция. Проблема авторского дискурса в «Письмах русского путешественника» Н. М. Карамзина // Логос: Философско-литературный журнал. № 3. М., 2001. С. 143-151. См. также: Essays on Karamzin: Russian Man-of-letters, Political Thinker, Historian, 1766 - 1826. (Edited by J. L. Black). The Hague; Paris, Mouton, 1975.

7 Топоров. «Бедная Лиза» Карамзина. С. 8. то есть выражаемым исключительно через повествование), одной из важнейших проблем современного карамзиноведения представляется целенаправленное изучение нарративных практик в художественной прозе писателя. В связи с этим основной целью нашей работы является попытка исследования повествования в повестях Карамзина при помощи тех же самых подходов и методов современного литературоведения, которые успешно применяются учёными на практике в ходе анализа повествования в произведениях Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого, Чехова и других писателей. Подобный замысел представляется автору данного исследования вполне осуществимым, ибо, как уже было сказано выше, карамзинская проза по своему качеству и принципам построения, по сути, ничем не отличается от образцов русской классической прозы XIX века. В этом заключаются научная новизна и актуальность нашей работы, поскольку ранее тексты произведений Карамзина (равно как и повествование) ещё не изучались в свете современных нарративных теорий.

Изучение особенностей карамзинского повествования в нашей работе проводится на материале повестей писателя 1790-х годов. Особо пристальное внимание в ходе исследования уделяется повестям «Евгений и Юлия» (1789), «Наталья, боярская дочь» (1792), «Остров Борнгольм» (1793), «Сиерра-Морена» (1793) и «Дремучий лес» (1794). В несколько меньшем объёме рассматриваются повести «Прекрасная Царевна и счастливый карла» (1792), «Афинская жизнь» (1793) и «Юлия» (1794); для сопоставительного анализа привлекается текст неоконченной повести «Лиодор» (1791). Текст самой известной повести Карамзина «Бедная Лиза» (1792) (в силу того, что он был досконально изучен в означенной выше монографии В. Н. Топорова) - наряду с некоторыми другими повестями исследуемого нами периода творчества писателя, с более поздними повестями, а также с поэтическими, публицистическими и критическими текстами, текстами эссе и лирических этюдов - используется как неосновной, дополнительный, а в каких-то случаях даже как «вспомогательный» материал при анализе «основных» произведений.

В связи с тем, что художественная мысль у Карамзина всегда выражается нарративно, предметом нашего исследования являются особенности повествовательной манеры писателя. А поскольку художественный мир автора «Бедной Лизы» творится при помощи определённой повествовательной техники, важнейшей проблемой нашей работы следует назвать изучение зависимости художественного мира писателя от лежащих в его основе принципов повествования на материале конкретных произведений Карамзина.

В совокупности с целью работы указанная проблема обуславливает необходимость постановки и решения следующих исследовательских задач нашего диссертационного сочинения:

1) описать конкретные приёмы, с помощью которых организуется карамзин-ское повествование;

2) описать художественный мир Карамзина, созданный посредством этих приёмов;

3) выяснить, каким образом описание художественного мира в произведениях писателя зависит от типа повествования (диегетическое - недиегетическое) и его «целей» (интенций абстрактного автора) ",

4) определить, каким образом в повестях Карамзина изображение и функции катарсиса зависят от типа, «целей» и содержания (трагическое - нетрагическое) повествования.

Описанный нами принцип изучения повестей Карамзина также является новым и актуальным, поскольку ранее в работах исследователей не практиковалось фронтальное рассмотрение художественного мира писателя в тесной взаимосвязи с нарративными практиками его прозы.

В качестве общего руководящего принципа при изучении проблем повествования и в ходе анализа текстов конкретных произведений Карамзина в рамках нашей диссертации предлагается воспользоваться в достаточной степени универсальными методами исследования и чётким, в той же мере универсальным терминологическим аппаратом, разработанными и изложенными немецким исследователем В. Шмидом в его программной монографии, посвящённой изучению теории повествования - нарратологии 8. Впрочем, следует отметить, что указанная терминология используется в нашей работе по необходимости, то есть, как правило, употребляются самые основные, «базовые» термины из «Нарратологии», без которых предпринятое нами последовательное описание

8 См.гШмндВ. Нарратология. М., 2003. карамзинского повествования оказалось бы затруднительным. Кроме того, в определённых случаях некоторые используемые нами обозначения являются изобретёнными автором данной диссертации производными от терминов В. Шмида (например, «диегетическое» и «недиегетическое повествование»). Также обратим внимание на то, что в нашем исследовании чисто технический универсальный термин «нарратор» (в полном варианте - «фиктивный нар-ратор»), предлагаемый В. Шмидом, и термин «повествователь» (в том обобщённом значении, в котором его, например, применяет Н. А. Кожевникова 9) используются как абсолютно синонимичные и сугубо функциональные понятия, обозначающие «носителя функции повествования безотносительно к каким бы то ни было типологическим признакам» 10.

При описании детерминированного принципами повествования художественного мира повестей Карамзина, в соответствии с концепцией нашей работы, представляется целесообразным применять те «поэтические» принципы прочтения фикционалъной прозы, которые В. Шмид в других своих исследованиях предлагает использовать при анализе творчества русских писателей-прозаиков, начиная с А. С. Пушкина и. Данный принцип изучения творчества Карамзина поможет нам с наибольшей ясностью продемонстрировать бесспорную полисе-мантичностъ прозы писателя, принципиальную непереводимость её содержания на язык каких бы то ни было деклараций или логических категорий.

Приступая к нашему исследованию, хочется выразить надежду, что предлагаемые в данной работе принципы изучения особенностей карамзинского повествования помогут нам подтвердить и самыми разными способами продемонстрировать тот факт, что повести писателя 1790-х годов и шире - вся его художественная проза стали, выражаясь языком В. Н. Топорова, «точкой отсчёта (.) для всей русской прозы Нового времени, некиим прецедентом, отныне предполагающим - по мере усложнения, углубления и тем самым восхождения к новым высотам - творческое возвращение к нему, обеспечивающее продолжение традиции через открытие новых художественных пространств» 12.

9 См.: Кожевникова Н. А. Типы повествования в русской литературе XIX - XX вв. М., 1994. С. 3.

10 Шмнд. Нарратология. С. 65.

11 См: Шмнд В. Проза Пушкина в поэтическом прочтении: «Повести Белкина». СПб., 1996; Шмид В. Проза как поэзия: Пушкин - Достоевский - Чехов - авангард. СПб., 1998.

12 Топоров. «Бедная Лиза» Карамзина. С. 7.

Похожие диссертационные работы по специальности «Русская литература», 10.01.01 шифр ВАК

• Нравственно-эстетическое значение пейзажа в русской литературе конца XVIII - начала XIX в.: от сентиментализма к предромантизму 2008 год, кандидат филологических наук Аникейчик, Елена Александровна

• Типы взаимодействия поэзии и прозы в русской литературе первой трети ХIХ века 2010 год, доктор филологических наук Поплавская, Ирина Анатольевна

• Фольклоризм прозы Н. М. Карамзина 0 год, кандидат филологических наук Позднякова, Елена Геннадьевна

• "Письма русского путешественника" Н. М. Карамзина: Проблемы поэтики 2003 год, кандидат филологических наук Бешкарев, Алексей Александрович

• Исторические повести Н. М. Карамзина "Наталья, боярская дочь" и "Марфа-посадница, или Покорение Новагорода": особенности жанра, поэтика 2000 год, кандидат филологических наук Подлесова, Светлана Евгеньевна

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Тираспольская, Анна Юрьевна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В каждой из трёх глав диссертации нами, так или иначе, были сделаны соответствующие выводы и подведены основные итоги исследования тех или иных особенностей карамзинского повествования. Поэтому, во избежание ненужных повторений, в заключении нашей работы предлагается наметить дальнейшие перспективы изучения творчества Карамзина и остановиться на тех проблемах, которые по разным объективным причинам остались незатронутыми в рамках основной части данного исследования.

В первую очередь хотелось бы выделить ряд вопросов, носящих преимущественно частный характер и в основном касающихся изучения отдельных произведений Карамзина.

Так, например, можно с уверенностью говорить о необходимости дальнейшего всестороннего изучения текста «Евгения и Юлии». В частности, крайне важной и непростой представляется проблема идиллического хронотопа в первой самостоятельной повести писателя; открытыми остаются многие вопросы, связанные с идейным содержанием произведения и заключёнными в нём имплицитными смыслами.

Требует пристального внимания незавершённая повесть «Лиодор» - произведение с ярко выраженным субъективно-лирическим началом. Необходимо отметить, что «Лиодор» является прямым «предшественником» «Острова Борнгольм», «Сиерры-Морены» и лирического этюда «Цветок на гроб моего Агатона» как по типу повествования (диегетический тип), так и по некоей общей «идее-ситуации», лежащей в основе повествования и во многом определяющей его специфику (лирический «монолог» нарратора - воспоминание о безвозвратно прошедшем счастье и несчастье, своего рода дань памяти милым его сердцу / некогда тронувшим его сердце людям, с которыми разлучили время или смерть). Из вышесказанного следует, что текст данной повести должен изучаться в сопоставлении с тремя своими более известными «потомками», ибо именно такой подход, как кажется, поможет нам составить наиболее полное и адекватное представление о важнейших, сущностных особенностях «субъективно-лирической» прозы Карамзина.

Намечая дальнейшие перспективы исследования «Острова Борнгольм», хочется, в частности, указать на одну любопытную проблему, которую в рамках данной работы предлагается предварительно назвать проблемой «высокой амплитуды колебаний» эмоционального настроя героя-повествователя, а также его веры в торжество человеческого разума и возможность мировой гармонии. На смену эмоциональных регистров в «Острове Борнгольм» в своё время справедливо обратил внимание Г. А. Гуковский, однако он указывал лишь на однонаправленное постепенное нагнетание нарратором меланхолического настроения, печали, тоски и ужаса 399. Мы же отметим, что скачкообразные подъёмы и спады настроения чувствительного путешественника (соотносящиеся, соответственно, с моментами оптимизма и веры или же с минутами разочарования и отчаяния, сменяющими друг друга в сердце данного героя) на протяжении всего повествования следуют друг за другом по синусоиде: в душе молодого человека одерживает верх то гармоническое, то хаотическое начало.

Делом будущего представляется детальный анализ текста «Прекрасной Царевны и счастливого карлы»; по сути, ещё только предстоит утвердить и закрепить «репутацию» произведения, заслуживающего серьёзного отношения исследователей, за повестью-сказкой «Дремучий лес». Ждут иных, качественно новых принципов рассмотрения «Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь», «Сиерра-Морена», «Юлия» и другие повести Карамзина.

Несколько слов следует также сказать и о более масштабных перспективах исследования карамзинской прозы. Так, рассмотренные в нашей работе особенности смыслообразования, заключённые в текстах повестей автора «Бедной Лизы», в дальнейшем могут служить материалом для последовательного сопоставительного изучения нарративных принципов прозы писателя с принципами, определяющими специфические черты повествования, во-первых, литературных предшественников Карамзина - писателей-сентименталистов и просветителей такой величины как М. EL Муравьёв и А. Н. Радищев, во-вторых, современных ему авторов - представителей русского массового сентиментализма (В. В. Измайлова, П. И. Шаликова, Г. П. Каменева и других) и, в

399 См.: Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века. М., 1999. С. 436; Гуковский Г. А- Карамзин и сентиментализм. Глава I. Карамзин // История русской литературы: В 10 т. Т. V: Литература первой половины XIX века. 4. 1. М.;Л., 1941. С. 80-81. третьих, его прямых литературных «потомков» - писателей-прозаиков первой половины XIX века-Пушкина, Лермонтова, Гоголя.

В конце нашего исследования ещё раз выразим надежду, что интерес к творчеству Карамзина не угаснет, ибо, несмотря на то что более чем за целый век (напомним, что знаменитая книга В. В. Сиповского «Н. М. Карамзин, автор "Писем русского путешественника"» - первая в истории литературоведческого изучения писателя - увидела свет в 1899 году) было написано огромное количество работ о произведениях и личности самого писателя, многие проблемы остаются неразрешёнными по сей день и ждут своих исследователей. И завершить нашу диссертацию хочется словами Б. М. Эйхенбаума, наиболее адекватно отражающими принципиальную неисчерпанность и неисчерпаемость карам-зинских творений: «И можно прямо сказать, что мы ещё не вчитались в Карамзина, потому что неправильно читали. Искали буквы, а не духа. А дух реет в нём, потому что он, "платя дань веку, творил и для вечности"» 400.

400 Эйхенбаум Б. М. Карамзин // Эйхенбаум Б. М. О прозе: Сб. статей. Л., 1969. С. 213.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Тираспольская, Анна Юрьевна, 2005 год

1.1. Карамзин Н. М. Записки старого московского жителя: Избранная проза. М, 1986.

2. Карамзин Н. М. Избранные сочинения: В 2 т. ML; Л., 1964.

3. Карамзин Н. М. Сочинения: В 9 т. М., 1820.

4. Карамзин Н. М. Евгений и Юлия (Русская истинная повесть) // Русская сентиментальная повесть. М., 1979. С. 89 94.

5. Карамзин Н. М. Фрол Силин, благодетельный человек // Русская литература XVIII века. (Под ред. Г. П. Макогоненко). Л., 1970. С. 688 689.

6. Н. М. Карамзин в переписке с императрицей Марией Феодоровной // Русская старина. СПб., 1898. Т. 96. Кн. X. Октябрь. С. 31-40.

7. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. Т. 13: Переписка 1815 -1827. М.;Л., 1937.

8. П. Литература на русском языке

9. АйхепвальдЮ. Карамзин//Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М., 1994. С. 518-522.

10. Алексеев П. П. Ресурсы продуктивности жанра «Писем русского путешественника» Н. М. Карамзина // Карамзинский сборник. Ч. I. Биография. Творчество. Традиции. XVIII век. Ульяновск, 1997. С. 84 100.

11. Алпатова Т. А. Образ реального и воображаемого «собеседника» в художественной структуре «Писем русского путешественника» Н. М. Карамзина // Карамзинский сборник: Творчество Н. М. Карамзина и историко-литературный процесс. Ульяновск, 1996. С. 116- 118.

12. Алпатова Т. А. «Повести Белкина» и «Наталья, боярская дочь» Н. М. Карамзина: к вопросу об организации повествования // Университетский Пушкинский сборник. М., 1999. С. 218 224.

13. Аникст А. Теория драмы от Аристотеля до Лессинга. М., 1967.

14. Аникст А. Теория драмы от Гегеля до Маркса. М., 1983.

15. Антюхов А. В. Русская автобиографическая проза второй половины XVIII начала XIX веков: (Традиции и новаторство. Поэтика). Автореф. дисс. канд. филол. наук. М., 1996.

16. Антюхов А. В. Русская мемуарно-автобиографическая литература XVIII века (Генезис. Жанрово-видовое многообразие. Поэтика). Автореф. дисс. . докт. филол. наук. М., 2001.

17. Аристотель. Об искусстве поэзии. М., 1957.

18. Арзуманова М. А. Русский сентиментализм в критике 90-х годов XVIII в. // Русская литература XVIII века. Эпоха классицизма. М.;Л, 1964. G. 197 -223.

19. АрьесФ. Человек перед лицом смерти. М., 1992.

20. Аюпов С. М. Художественный мир русской прозы XVIII XIX вв. Очерки. Сыктывкар, 1994.

21. Аюпов С. М. Стилевые формулы Карамзина в романах Тургенева // Ка-рамзинский сборник: Национальные традиции и европеизм в русской культуре. Ульяновск, 1999. С. 41-49.

22. Багаутдинова Г. Г. Очерк Райского «Наташа» (роман И. А. Гончарова «Обрыв») и «Бедная Лиза» Н. М. Карамзина // Карамзинский сборник. Ч. П. Восток и Запад в русской культуре. Ульяновск, 1998. С. 3 10.

23. Базанов В. Г. Оглядываясь на пройденный путь (К спорам о Державине и Карамзине) // XVIII век. Державин и Карамзин в литературном движении XVIII начала XIX века. Сб. 8. Л., 1969. С. 18 - 24.

24. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики (Исследования разных лет). М., 1975.

25. Белкин Д. И. О своеобразии ориентального мира в произведениях Державина, Радищева и Карамзина // Карамзинский сборник. Ч. II. Восток и Запад в русской культуре. Ульяновск, 1998. С. 11-13.

26. Берков П. Н. Державин и Карамзин в истории русской литературы конца XVIII начала XIX века // XVIII век. Державин и Карамзин в литературном движении XVIII - начала XIX века. Сб. 8. Л., 1969. С. 5 - 17.

27. Берков П., Макогоненко Г. Жизнь и творчество Н. М. Карамзина//Карамзин Н. М. Избранные сочинения: В 2 т. Т. 1. М.;Л., 1964. С. 5 76.

28. Бешкарев А. А. «Письма русского путешественника» Н. М. Карамзина. Проблемы поэтики. Автореф. дисс. канд. филол. наук. Сыктывкар, 2003.

29. Бешкарев А. А. Традиция сентиментального путешествия в русской литературе конца XVIII начала XIX вв. (Н. М. Карамзин и В. В. Измайлов)

30. Вестник Сыетывкарского университета. Серия 9: Филология. Выпуск 4. 2001. С. 33-47.

31. Билинкис М. Я. Русская проза XVIII века: Документальные жанры. Повесть. Роман. СПб., 1995.

32. Биткинова В. В. К поэтшсе повести Н. М. Карамзина «Остров Борнгольм» // Филологические этюды: Сб. науч. ст. молодых учёных. Саратов, 1998. Вып. 2. С. 14-17.

33. Биткинова В. В. Повесть Н. М. Карамзина «Остров Борнгольм» в структуре альманаха «Аглая» // Филологические этюды: Сб. науч. ст. молодых учёных. Саратов, 2001. Вып. 4. С. 71-73.

34. Благой Д. Д. Карамзин и его школа. Дмитриев // Благой Д. Д. История русской литературы XVIII века. М., 1960. С. 526 569.

35. Бочаров С. Г. О реальном и возможном сюжете («Евгений Онегин») // Динамическая поэтика. От замысла к воплощению. М., 1990. С. 14 38.

36. БухаркинП. Е. Автор в трагедии классицизма (Предварительные замечания) // Автор и текст: Сборник статей под редакцией В. М. Марковича и Вольфа Шмида. (Петербургский сборник. Совместное серийное издание научных трудов. Выпуск 2). СПб., 1996. С. 84 104.

37. Бухаркин П. Е. Н. М. Карамзин человек и писатель - в истории русской литературы. СПб., 1999.

38. Бухаркин П. Е. О «Бедной Лизе» Н. М. Карамзина (Эраст и проблемы типологии литературного героя) // XVIII век. Памяти Павла Наумовича Беркова (1896- 1969). Сб. 21. СПб., 1999. С. 318-326.

39. Бухаркин П. Е. Риторика и смысл: Очерки. СПб., 2001.

40. Валицкая А. П. Русская эстетика XVIII века. (Историко-проблемный очерк просветительской мысли). М., 1983.

41. Вацуро В. Э. Г. П. Каменев и готическая литература // XVIII век. Русская литература XVIII века и её международные связи: Памяти Павла Наумовича Беркова. Сб. 10. Л., 1975. С. 271-277.

42. Вацуро В. Э. Готический роман в России. М., 2002.

43. Вацуро В. Э. Литературно-философская проблематика повести Карамзина «Остров Борнгольм» // XVIII век. Державин и Карамзин в литературном движении XVIII начала XIX века. Сб. 8. Л., 1969. С. 190 - 209.

44. Вацуро В. Э. «Сиерра-Морена» Н. М. Карамзина и литературная традиция // XVIII век. Памяти Павла Наумовича Беркова (1896 1969). Сб. 21. СПб., 1999. С. 327-336.

45. Вершинина Н. JI. К вопросу об «идиллической основе» повести Н. М. Карамзина «Бедная Лиза» // Карамзинский сборник: Творчество Н. М.

46. Карамзина и историко-литературный процесс. Ульяновск, 1996. С. 15 24.

47. Веселовский А. Н. В. А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». 1904. М., 1999.

48. Виноградов В. В. Избранные труды. О языке художественной прозы. М„ 1980.

49. Виноградов В. В. Раздел второй. Неизвестные сочинения Н. М. Карамзина//Виноградов В. В. Проблема авторства и теория стилей. М., 1961. С. 221-338.

50. Воронин В. С. Этическая модель мира в прозе Н. М. Карамзина // Карамзинский сборник. Ч. I. Биография. Творчество. Традиции. XVIII век. Ульяновск, 1997. С. 35-37.

51. Гаспаров Б. М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка. СПб., 1999.

52. Глухов В. И. «Евгений Онегин» Пушкина и повести Карамзина // Карамзинский сборник: Творчество Н. М. Карамзина и историко-литературный процесс. Ульяновск, 1996. С. 24-35.

53. Глухов В. И. «Моя исповедь» Карамзина в творческом сознании Достоевского // Карамзинский сборник: Национальные традиции и европеизм в русской культуре. Ульяновск, 1999. С. 50-62.

54. Гончарова О. М. Проблема национального самосознания в русской культуре конца XVIII века и творчество Карамзина // Карамзинский сборник. Ч. I. Биография. Творчество. Традиции. XVIII век. Ульяновск, 1997. С. 46-48.

55. Гуковский Г. А. Карамзин и сентиментализм. Глава I. Карамзин // История русской литературы: В 10 т. Т. V: Литература первой половины XIX века. Ч. 1. М.;Л., 1941. С. 55 105.

56. Гуковский Г. А. Очерки по истории русской литературы и общественной мысли XVIII века. Л., 1938.

57. Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века. 1939. М., 1999.

58. Гурвич И. А. О развитии художественного мышления в русской литературе (конец XVIII первая половина XIX в.). Ташкент, 1987.

59. Дебрецени Пол. Блудная дочь. Подход Пушкина к прозе. (Анализ художественной прозы Пушкина). СПб., 1996.

60. Егорова Н. О. Топика личного опыта и жанровые структуры русской литературы XVIII века // Жанры в историко-литературном процессе: Сборник научных статей. СПб., 2000. С. 16 25.

61. Есин А. Б. Психологизм в повествовательных произведениях (к постановке проблемы) // Культурологические аспекты теории и истории русской литературы. М., 1978. С. 14-19.

62. Ефимов А. И. История русского литературного языка. М., 1961.

63. Живов В. М. Язык и культура в России XVIII века. М., 1996.

64. Жилякова Э. М. Традиции сентиментализма в романе Тургенева «Дворянское гнездо» // Проблемы метода и жанра. Вып. 17. Томск, 1991. С. 98 -114.

65. Залевская А.А., Каминская Э. Е., Медведева И. Л., Рафикова Н. В.

66. Психолингвистические аспекты взаимодействия слова и текста: Монография. Тверь, 1998.

67. Западов А. В. Н. М. Карамзин // Русская проза XVIII века. Т. 2. М.;Л., 1950. С. 225-236.

68. Зорин А. Л. Заметки о повести Н. М. Карамзина «Сиерра-Морена» // Культурологические аспекты теории и истории русской литературы. М., 1978. С. 70-73.

69. Зорин А. Л., Немзер А. С. Парадоксы чувствительности (Н. М. Карамзин «Бедная Лиза») // «Столетья не сотрут.»: Русские классики и их читатели. М., 1988. С. 7-54.

70. Зуева Е. В. Тургенев и Карамзин (По поводу письма И. С. Тургенева М.

71. А. Бакунину и А. П. Ефремову) // Карамзинский сборник: Творчество Н. М.

72. Карамзина и историко-литературный процесс. Ульяновск, 1996. С. 35 47.

73. Зюзин А. В. «Афинская жизнь» Н. М. Карамзина как философско-публи-цистический очерк // Филологические этюды: Сб. науч. ст. молодых учёных. Саратов, 1998. Вып. 2. С. 12-14.

74. Иванов В. В., Топоров В. Н. К проблеме достоверности поздних вторичных источников в связи с исследованием в области мифологии // Труды по знаковым системам. VI. Тарту, 1973. С. 32 46.

75. Иванов В. И. Родное и вселенское. М., 1994.

76. Иванов М. В. Карамзин и проблемы русской сентиментальной прозы 1790-х- 1800-х годов. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. JL, 1976.

77. Иванов М. В. Поэтика русской сентиментальной прозы // Русская литература, 1975. № i.e. 115-121.

78. Иванов М. В. Судьба русского сентиментализма. СПб., 1996.

79. История русской переводной художественной литературы. Древняя Русь. XVIII век. Т. I. Проза. СПб., 1995.

80. Исупова С. А. Влияние Карамзина на раннее творчество И. И. Лажечникова // Карамзинский сборник: Творчество Н. М. Карамзина и историко-литературный процесс. Ульяновск, 1996. С. 122- 127.

81. Каменецкая С. Б. Н. М. Карамзин: два героя, два литературных типа эпохи Просвещения // Человек эпохи Просвещения. М., 1999. С. 105 119.

82. Каменецкая С. Б. «Рыцарь нашего времени» Н. М. Карамзина: Источники и литературная судьба. Автореф. дисс. канд. филол. наук. СПб., 1992.

83. Каменецкая С. Б. «Рыцарь нашего времени» Н. М. Карамзина в истории русской культуры (Русские и западноевропейские мотивы) // Карамзинский сборник. Ч. II. Восток и Запад в русской культуре. Ульяновск, 1998. С. 14-16.

84. Каменецкая С. Б. Темы и сюжеты М. Н. Муравьева в «Рыцаре нашего времени» Н. М. Карамзина // Карамзинский сборник: Творчество Н. М. Карамзина и историко-литературный процесс. Ульяновск, 1996. С. 47- 51.

85. Каменецкая С. Б. Фольклорные мотивы в неоконченном романе Н. М. Карамзина «Рыцарь нашего времени» // Карамзинский сборник: Творчество Н. М. Карамзина и историко-литературный процесс. Ульяновск, 1996. С. 52-65.

86. Канунова Ф. 3. Из истории русской повести (Историко-литературное значение повестей Н. М. Карамзина). Томск, 1967.

87. Канунова Ф. 3. Из истории русской повести конца XV1I1 первой трети XIX в. (Карамзин. Марлинский. Гоголь). Автореф. дисс. . докт. филол. наук. Томск, 1969.

88. Канунова Ф. 3., Кафанова О. Б. Карамзин и Жуковский. (Восприятие «Созерцания природы» Ш. Бонне) // XVIII век. Сб. 18. СПб., 1993. С. 187 -202.

89. Канунова Ф. 3. Карамзин и Жуковский (О восприятии первого трактата Руссо) // Карамзинский сборник: Национальные традиции и европеизм в русской культуре. Ульяновск, 1999. С. 16-25.

90. Канунова Ф. 3. Карамзин и Стерн // XVIII век. Сб. 10. Русская литература XVIII века и её международные связи: Памяти Павла Наумовича Беркова. Л., 1975. С. 258 264.

91. Канунова Ф. 3. Эволюция сентиментализма Карамзина («Моя исповедь») // XVIII век. Роль и значение литературы XVIII века в истории русской культуры. Сб. 7. М.;Л., 1966. С. 286 290.

92. Кауфман А. Карамзин, карамзинисты, антикарамзинисты: к 150-летию со дня рождения «первого русского историка» (1 дек. 1766 1916 гг.) // Наша старина. 1916, № 12. С. 902 - 908.

93. Кислягина Л. Г. Формирование общественно-политических взглядов Н. М. Карамзина (1785 1803 гг.). М., 1977.

94. Кислягина Л. Г. Н. М. Карамзин как явление европейской культуры эпохи Просвещения // Человек эпохи Просвещения. М., 1999. С. 48 61.

95. Ковалёва Ю. Н. Карамзин и Тургенев: к проблеме преемственности в выражении авторской позиции // Карамзинский сборник: Творчество Н. М.

96. Карамзина и историко-литературный процесс. Ульяновск, 1996. С. 127-131.

97. Ковалевская Е. Г. Анализ текста повести Н. М. Карамзина «Бедная Лиза» // Язык русских писателей XVIII века. Л., 1981. С. 176 193.

98. Ковтунова И. И. «Несобственно-прямая речь» в языке русской литературы конца XVIII первой половины XIX в. Автореф. дисс. канд. филол. наук. М., 1956.

99. Кожевникова Н. А. Типы повествования в русской литературе ХЗХ XXвв. М., 1994.

100. Коропова М. А. Карамзин и Жуковский. История литературных отношений. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. М., 2003.

101. Коханова С. Б. Диалог с читателем в повестях Н. М. Карамзина: (К проблеме эволюции творческого метода писателя) // Историко-литературный сборник. Тверь, 1999. С. 32-43.

102. Кочеткова Н. Д. Идейно-литературные позиции масонов 80 90-х годов XVIII в. и Н. М. Карамзин // Русская литература XVIII века. Эпоха класс-сицизма. M.;JI., 1964. С. 176- 196.

103. Кочеткова Н. Д. Карамзин Николай Михайлович // Словарь русских писателей XVIII века. Т. 2. СПб., 1999. С. 32 43.

104. Кочеткова Н. Д. Карамзин Николай Михайлович // Три века Санкт-Петербурга: Энциклопедия: В 3 т. Т. 1: Осьмнадцатое столетие: В 2 кн. Кн. 1: А-М. (Отв. ред. П. Е. Бухаркин). 2-е изд., испр. СПб.; М., 2003. С. 436-438.

105. Кочеткова Н. Д. Литература русского сентиментализма (Эстетические и художественные искания). СПб., 1994.

106. Кочеткова Н. Д. «Исповедь» в русской литературе конца XVIII в. // На путях к романтизму: Сборник научных трудов. Л., 1984. С. 71 99.

107. Кочеткова Н. Д. Проблема «ложной чувствительности» в литературе русского сентиментализма // XVIII век. Сб. 17. СПб., 1991. С. 61 72.

108. Кочеткова Н. Д. Проблемы изучения литературы русского сентиментализма // XVIII век. Итоги и проблемы изучения русской литературы XVIII века. Сб. 16. Л, 1989. С. 32 43.

109. Кочеткова Н. Д. Глава 9. Карамзин и литература сентиментализма // Русская литература и фольклор (XI XVIII вв.). Л., 1970. С. 351 - 389.

110. Кочеткова Н. Д. Русский сентиментализм (Н. М.Карамзин и его окружение) // Русский романтизм. Л., 1978. С. 18-37.

111. Кочеткова Н. Д. Сентиментализм. Карамзин//История русской литературы: В 4 т. Т. 1. Л., 1980. С. 726-764.

112. Ш. Литература на иностранных языках

113. Anderson R. В. N. М. Karamzin"s Prose: The Teller in the Tale. A Study in Narrative Technique. Houston, 1974.

114. Bachtold R. Karamzins Weg zur Geschichte. Basler Beitrage zur Geschichts-wissenschaft. Band 23. Basel, 1946.

115. Bilenkin V. The Sublime Moment: "Velichestvennoe" in N. M. Karamzin"s "Letters of a Russian Traveler" // Slavic and East European Journal. Vol. 42, No. 4. Winter 1998. P. 605 620.

116. Brang P. Studien zu Theorie und Praxis der russischen Erzahlung 1770 1811. Wiesbaden, 1960.

117. Cross A.-G. N. M. Karamzin: A Study of his Literary Career (1783 1803). London; Amsterdam, 1971.

118. Essays on Karamzin: Russian Man-of-letters, Political Thinker, Historian, 1766- 1826. (Edited by J. L. Black). The Hague; Paris, Mouton, 1975.

119. Hammarberg G. From the Idyll to the Novel: Karamzin s Sentimentalist Prose. Cambridge, 1991.

120. Kocetkova N. D. Zur Geschichte des Gedichtes „Die Gesetze verurteilen." von N. M. Karamzin // Studien zur Geschichte der russischen Literatur des 18. Jahrhunderts. Bd. 4. Berlin, 1970. S. 367-372.

121. KowalczykW. Prosa Mikolaja Karamzina: Problemy poetyki. Lublin, 1985.

122. Kowalczyk W. Smiech i Satyra w Tworczosci Mikolaja Karamzina // Slavica Lublinensia et Olomucensia. Т. III. Lublin, 1982. S. 39 46.

123. Lanser S. S. The Narrative Act: Point of View in Prose Fiction. Princeton, 1981.

124. Monk S. H. The Sublime: A Study of Critical Theories in XVIII Century England. New York, 1935.

125. Nebel H. M. N. M. Karamzin, a Russian Sentimentalist. The Hague; Paris, Mouton, 1967.

126. Neuhauser R. Towards the Romantic Age. Essays on Sentimental and Prero-mantic Literature in Russia. The Hague, 1974.

127. Rothe H. N. M. Karamzins europaische Reise: Der Beginn des russischen Romans. Berlin; Zurich, 1968.

128. Schmid W. Diegetische Realisierung von Sprichworten, Redensarten und semantischen Figuren in Puskins "Povesti Belkina" // Wiener Slawistischer Almanach. 1982. Bd. 10. S. 163 195.

129. Simpson M. S. The Russian Gothic Novel and its British Antecedents. Columbia, Ohio, 1986.

130. StanzelF. K. Typische Formen des Romans. Gottingen, 1965.

131. Summers M. The Gothic Quest. A History of Gothic Novel. London, 1938.

132. TosiA. Sentimental Irony in Early Nineteenth-Century Russian Literature: The Case of Nikolai Brusilov"s "Bednyi Leandr" // Slavic and East European Journal. Vol. 44, No. 2. Summer 2000. P. 266 286.

Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания. В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.

Е. К. Ромодановская. Об изменениях жанровой системы при переходе от древнерусских традиций к литературе нового времени.
М. Ди Сальво. Юный россиянин за границей: Дневник И. Нарышкина.
Э. Лентин. Авторство «Правды воли монаршей»: Феофан Прокопович, Афанасий Кондоиди, Петр I.
М. Фундаминский. К истории библиотеки Т. Консетта.
И . 3. Серман. Антиох Кантемир и Франческо Альгаротти.
М. Девитт. Пасквиль, полемика, критика: «Письмо... писанное от приятеля к приятелю» (1750) Тредиаковского и проблема создания русской литературной критики.
С. И. Николаев. Кирияк Кондратович - переводчик польской поэзии.
Н . Ю. Алексеева. Два стиха из «Энеиды» в переводе Ломоносова (надпись на гравюре 1742 г.).
И. Клейн. Ломоносов и Расин («Демофонт» и «Андромаха»).
А. С. Мыльников. Первый славист Петербургской академии наук (новые наблюдения над творческим наследием И. П. Коля).
Р. Ю. Данилевский. Забытые эпизоды русско-немецкого общения.
X. Шмидт. Русская тема в научной публицистике г. Галле и Галльского университета в середине XVIII века.
М. Шиппан. Рецензия А. Л. Шлёцера на диссертацию И. Г. Фроммана о науке и литературе в России (1768).
Л. Я. Сазонова. Переводной роман в России XVIII века как ars amandi.
Л. А Софронова. Театр в театре: русская и польская сцена в XVIII веке.
В. Д. Рак. Ф. А. Эмин и Вольтер.
М. Феррацци. «Письма Эрнеста и Доравры» Ф. Эмина и «Юлия, или новая Элоиза» Ж.-Ж. Руссо: подражание или самостоятельное произведение?
М. Г. Фраанье. Об одном французском источнике романа Ф. А. Эмина «Письма Эрнеста и Доравры».
Е. Д. Кукушкина. Тема бессмертия души у В. И. Майкова.
М. Шруба. Русская битва книг: Заметки о «Налое» В. И. Майкова.
Н. К. Маркова. Ф. Градицци, И. П. Елагин, Д. И. Фонвизин (к истории одного прошения).
B. П. Степанов. К биографиям А. И. Клушина, А. Д. Копьева, П. П. Сумарокова.
Г. С. Кучеренко. Сочинение Гельвеция «Об уме» в переводе Е. Р. Дашковой.
Э. Кросс. «Такую роль глупец не одолеет» - Афанасий в пьесе Княжнина «Несчастие от кареты».
C. Гардзонио. Неизвестный русский балетный сценарий XVIII века.
X. Роте. «Избрал он совсем особый путь» (Державин с 1774 по 1795 г.).
А. Левицкий. Державин, Гораций, Бродский (тема «бессмертия»).
М. Г. Альтшуллер. Оратория «Целение Саула» в системе поздней лирики Державина.
К. Ю. Лаппо-Данилевский. Об источниках художественной аксиологии Н. А. Львова.
Дж. Ревелли. Образ «Марии, российской Памелы» П. Ю. Львова и его английский прототип.
Р. М. Лазарчук, Ю. Д. Левин. «Гамлетов монолог» в переводе М. Н. Муравьева.
П. Е. Бухаркин. О «Бедной Лизе» Н. М. Карамзина (Эраст и проблемы типологии литературного героя).
В. Э. Вацуро. «Сиерра-Морена» Н. М. Карамзина и литературная традиция.
Ф. З. Канунова. Н. М. Карамзин в историко-литературной концепции В. А. Жуковского (1826-1827 гг.).
Э. Хексельшнайдер. Август Вильгельм Таппе - популяризатор Н. М. Карамзина.
А. Ю. Веселова. Из наследия А. Т. Болотова: Статья «О пользе, происходящей от чтения книг».
П. Р. Заборов. Поэма М. В. Храповицкого «Четыре времени года».
Б. Н. Путилов. О прозаизмах и бесформульных стихах у Кирши Данилова.
B. А. Западов. «Русские размеры» в поэзии конца XVIII века.
Ю. В. Стенник. Сумароков в критике 1810-х годов.
C. В. Березкина. Екатерина II в стихотворении Пушкина «Мне жаль великия жены».
С. Я. Карп. О центре по изучению европейского просвещения в Потсдаме.
Дополнения к биобиблиографии П. Н. Беркова.
Список сокращений.
Указатель имен.